— Ты невозможен! — воскликнула я.
— Моя твоя не понимает, — развел руками мужчина.
Вздохнув, я собрала воедино все знания его языка, которым мы занимались во время плавания, выбрала единственное, что у меня подошло, и изрекла на наречии племени Белой Рыси:
— Флэй, ты дерево.
Мой дикарь сел и возмущенно посмотрел на меня.
— Дурак что ли? — уточнил он.
— Дерево, — повторила я.
— Оригинальный перевод слова — невозможен, — хмыкнул Флэй.
— Имей совесть! Ты учил мой язык несколько лет, я твой всего месяц, — оскорбилась я.
Мужчина положил мне руку на плечо и притянул к себе, поцеловал в висок и потерся щекой.
— Научишься, — произнес он. — У тебя выбора нет. Или научишься, или… — я подняла на него взгляд. — Насмешками изведу, — пообещал дикарь и сразу получил кулаком в бок. — Женщина, ты бьешь своего мужа? — потрясенно воскликнул мой дикарь. — Значит, я тебе готовлю, стираю, ублажаю с утра до ночи и с ночи до утра, а ты меня за это еще и бьешь?! Знаешь, что-то в нашей семье явно не так.
Нагло взглянув на него, я снова двинула локтем в бок.
— Ты мне еще не муж, — произнесла я. — Но заботишься о благородной тарганне вполне сносно для дикаря со Свободных Земель.
— Договорилась, — кивнул сам себе Флэйри, сын Годэла, и я вновь полетела на дно лодки.
Задержав на мгновение взгляд на моих глазах, он прошептал, касаясь моих губ:
— Диэр утрольг.
— Ты… — тут же перевела я начало фразы.
— Невероятна, — произнес Флэй на таргарском и захватил мои губы в жаркий и невыразимо томительный плен.
Мои руки сплелись на его шее, зарываясь в отросшие волосы, и все исчезло. Море, небо, плеск волн, остался только он и его нежные, но такие жаркие прикосновения. С тех пор, как мой дикарь был рядом, мне казалось, я совсем не знала мужчин и не знала, как можно любить на самом деле.
— Милый мой, — задыхалась я, когда руки Флэя скользили по моему телу. — Ненаглядный, нежный, — изнывала я, чувствуя пьянящие поцелуи. — Любимый, желанный, — кричала, когда он овладевал мной, и все переставало иметь значение.
— Родная моя, — шептал этот необыкновенный мужчина, выпивая с моих губ стон за стоном. — Невероятная, солнечная, — стонал он, упиваясь моими ласками. — Любимая, единственная, — и мы взмывали в ослепляющую высь всепоглощающего счастья.
И больше ничего было не надо, ни земли, ни дома, потому что эта лодка успела стать нам домом, ни кого бы то ни было, потому что не было дня за этот месяц, когда бы мне хотелось, чтобы это вынужденное уединение было нарушено. А потом, все еще задыхаясь, мы лежали прижавшись друг к другу, и наши взгляды словно притягивало невидимым магнитом. Я не могла насмотреться на него, не могла насладиться звуками голоса и теплом прикосновений. Это была какая-то странная, необыкновенная и в чем-то болезненная потребность все время чувствовать Флэя рядом.
