Одна из горничных вышла со свечею, отворила дверь и спросила, что мне надо.
Сиплым голосом умолял я ее дать мне кусок хлеба. Она смотрела на меня с большим изумлением. Это была красивая девушка, с очень приятным лицом, выражавшим доброту; но мой вид, моя наружность, мое положение заставляли ее колебаться.
— Слишком поздно, — сказала она мне, — господа спят уже и все люди также.
— Сжальтесь надо мною, милейшая, — отвечал я ей, — я провел целый день в лесу, ничего не ел все время, ради Бога сжальтесь.
— Боже мой, в лесу, при такой погоде и зачем же это.
Она при этих словах осмотрела меня с ног до головы и хотела удалиться; я угадал ее намерение.
— Не бойтесь ничего, моя милая, я не вор и даже не нищий (при этом я показал ей мой кошелек и мою золотую цепочку от часов.) — У меня довольно денег, но участь моя достойна всякого сожаления; я вас умоляю, нельзя ли мне видеть г. Байера?
— Он спит уже.
— А г. Лёвенштерн здесь?
— Нет, он в Кокенгузене и вернется завтра.
— А его супруга и дети?
— Они тут наверху.
— А девица Платер?
— Также там.
Эта Платер была очень любезная молодая особа, друг дома, я встречал ее также в Саксонии.
— Нельзя ли ее разбудить?
— Не смею.
Так как я очень настоятельно просил ее об этом, то она дала мне совет идти к секретарю и ждать там утра; во время этого разговора я проник с нею вместе в ее комнату; ужасная нужда довела меня до этого.
— Я не выйду отсюда, — сказал я ей, — и останусь здесь на диване.
Это заявление очень смутило горничных.
Бог знает, что бы из всего этого вышло, если бы г. Байер и его супруга, которые спали в соседней комнате, не проснулись от этого разговора. Госпожа Байер позвонила свою горничную; я вручил ей письмо, написанное мною в лесу и просил передать госпоже; в ожидании ответа, я кинулся на диван.
Горничная вернулась и сказала мне, чтобы я подождал немного, что мне сейчас дадут есть и что сам Байер выйдет ко мне. Несколько минут оставался я совершенно один, — минут, несоизмеримых обыкновенною мерою времени.
Наконец явился сам Байер; это был пожилой человек; доброта сказывалась в его лице; он был, по-видимому, смущен; но я сам находился еще в большем смущении. Я говорил несвязно, произносил слова и фразы отдельно, без последовательности; письмо мое достаточно уяснило ему все дело. Он убеждал меня успокоиться, предлагал сперва поесть, а потом уже толковать о том, что делать далее. Вскоре явилась и сама г-жа Байер; я узнал в ней черты ее милой дочери и ободрился. В немногих словах рассказал я мои невероятные приключения; она была, видимо, тронута, но я заметил, что они сомневаются в том, чтобы я был совершенно невинен во всех отношениях. В самом деле, каким образом мыслящие существа, привыкшие к действию законов и их соблюдению, могли бы поверить возможности такого распоряжения, без особых, чрезвычайно важных на то причин.
