Еще немного скупых слез, и пришло время цветов. Собравшиеся кладут их в гроб, и тут появляемся мы, санитары. Наш выход, пора выносить. Впрочем, меня одного вполне достаточно для этой задачи. Ведь большая часть Жермякина лежит в послеоперационной палате клиники. Я накрываю гроб с ногой крышкой, аккуратно беру его на руки и выношу из открытых дверей траурного зала в катафалк, обычный универсал, в который он свободно помещается. Следом идут скорбящие, с маленькими веночками. На них ленты и надписи золотистой каллиграфией. «От семьи Жермякиных», «от друзей», «от носочной фабрики «Горизонт», «от футбольного клуба Марьина Роща». Вскоре процессия покидает морг. Впереди кладбище, последняя горсть земли, поминки, потом еще одни.
Жермякин с нами, но его путь к могиле уже начался. У него венозный тромбоз, который прогрессирует. Именно этот диагноз отнял у полноценного мужчины ногу, одним махом превратив его в пожилого инвалида. Возможно, скоро и вторая нога Николая Ивановича окажется на столе нашего отделения. А может — и нет. Врачи могут пытаться влиять на ход событий, но исход определен свыше. И все остальное — лишь видимость.
Да, жаль, что этих похорон не будет. Когда патологоанатом Романцев закончит свою работу, я сделаю свою. Запихну исполосованную ногу Жермякина в большой белый полиэтиленовый пакет и отнесу ее в холодильник, на нижнюю полку последней секции. Она присоединится к биоотходам, которые будут потом сожраны огнем в одном из городских крематориев.
Кто знает, быть может, Жемякин почует холодную сталь тоски, когда из трубы повалит густой черный дым.
Но моим раздумьям пришел конец, когда на стальной стол передо мною легла старуха, изможденная долгими горизонтальными страданиями. Из числа лежачих больных. Как ни странно, но ее головной мозг и органокомплекс представляли интерес для государственного аппарата. А именно для Министерства здравоохранения, а если конкретнее — то для его московского Департамента, к которому относилась клиника. Интересы всех этих структур, следовательно, и государства Российского, представлял врач-патологоанатом Жарков Евгений Петрович. И очень хотел как можно быстрее заполучить части гражданки. Ничего не оставалось, как в темпе выполнить его просьбу.
Доктор Жарков возвышался над секционным столом, стоя на дощатой подставке. Вздохнув, опытный патологоанатом так искренне поморщился, будто впервые в жизни видел этакую гадость.
— Господи, погоды-то какие стоят, — пробормотал он, кинув взгляд через приоткрытое окно на госпитальный двор, залитый щедрым июньским солнцем. — А мы тут черт-те чем занимаемся. И вонища ведь какая.
