В ту пятницу, подходя к подъезду останкинской девятиэтажки, я с нетерпением ждал встречи со своей бульдочью. Эти мгновения, полные восторга и чистой любви, в которой по определению не могло быть фальши и расчета, были нужны мне не меньше, чем ей.
Выйдя из лифта, вынул ключи из кармана куртки и воткнул их в прорезь замочной скважины. Не услышав радостного хрипловатого тявканья, подумал: «Оля уже вернулась домой и повела Маруську гулять». И открыл дверь.
В следующую секунду то, что прятало от меня Царство мертвых, разом обрушилось на меня могучей лавиной. И это было горе. Горе потери близкого, любимого существа, которое я день за днем наблюдал со стороны в стенах четвертой клиники. Пронизывающее до костей, рвущее каждую клетку. Огромное, оно застилало собою всю мою жизнь, бывшую и будущую. Я словно стремительно опустел, заполненный им до отказа. Казалось, время, отпущенное мне Богом, остановилось, потеряв всякий смысл. Я сам был горем, мгновенно утратив в себе сына, мужа, писателя и Харона.
Передо мною лежала моя Маруся, такая застывшая, какой я ее никогда не видел. Бессильно рухнув рядом с ней на пол, я истошно протяжно взвыл. Боль, беспомощность и страх обильно шли горлом, заливая все мое существование. И никто в целом мире не мог помочь мне. Я остался один на один с этой смертью. Горе, прятавшееся от меня за тысячами чужих похорон, скопилось в тесном коридоре стандартной квартиры, властно подмяв под себя Харона, с которым теперь было на «ты».
Потом были похороны. Доверить их другим я не смог, хотя в многомиллионном городе существовали сотни профессионалов, которые охотно избавили бы меня от тех страшных часов. И я знал это. Знал — и не смог. До боли сцепив скрипящие зубы, толком не помня себя, рыл могилу среди деревьев, соболезнующих мне облетающей листвой. Рыл на том самом месте, где встретились с потусторонними силами герои моего романа. Выдыхая с глухим стоном, втыкал лопату в податливую сырую землю. Могильный холм неуклонно рос рядом с огромным вековым дубом, который станет живым надгробием. Яма была уже готова, а я все никак не мог остановиться, срывая кожу с ладоней черенком лопаты. Так живые роют собственные могилы, взятые под прицел безжалостных палачей.
И вот тогда те бесчисленные похороны, оставшиеся за спиной санитара Антонова, вдруг ожили во мне. Не видя забытые лица мертвецов, чувствовал каждого из них, держащего в руках горе и отчаяние близких. Они протягивали его мне, будто стараясь отдать часть невыносимой ноши. Будто помнили меня среди тех, кто был рядом с ними в их последнее земное утро.
