Особенно поразили Джованни Иуда, Иоанн и Петр. Голова Иуды не была еще написана, только тело, откинутое назад, слегка очерчено: сжимая в судорожных пальцах мошну со сребрениками, нечаянным движением руки опрокинул он солонку -- и соль просыпалась.
Петр, в порыве гнева, стремительно вскочил из-за него, правой рукой схватил нож, левую опустил на плечо Иоанна, как бы вопрошая любимого ученика Иисусова: "кто предатель?" -- и старая, серебристо-седая, лучезарно гневная голова его сияла тою огненною ревностью, жаждою подвига, с которою некогда он должен был воскликнуть, поняв неизбежность страданий и смерти Учителя: "Господи, почему я не могу идти за тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя".
Ближе всех ко Христу был Иоанн; мягкие как шелк, гладкие вверху, книзу вьющиеся волосы, опущенные веки, отягченные негою сна, покорно сложенные руки, лицо с продолговато-круглым очерком -- все дышало в нем небесной тишиной и ясностью. Один из всех учеников, он больше не страдал, не боялся,не гневался. В нем исполнилось слово Учителя: "да будут все едино, как Ты, Отче, во мне и Я в Тебе". Джованни смотрел и думал:
"Так вот кто Леонардо! А я еще сомневался, едва не поверил клевете. Человек, который создал это,--безбожник? Да кто же из людей ближе ко Христу, чем он!".
Окончив нежными прикосновениями кисти лицо Иоанна и взяв из ящика кусок угля, учитель пытался сделать очерк головы Иисуса. Но ничего не выходило.
Обдумывая десять лет эту голову, он все еще не умел набросать даже первого очерка.
И теперь, как всегда, перед гладким белым местом в картине, где должен был и не мог явиться лик Господа, художник чувствовал свое бессилие и недоумение.
Отбросив уголь, стер губкою легкий след его и погрузился в одно из тех размышлений перед картиной, которые длились иногда целыми часами.
Джованни взошел на подмостки, тихонько приблизился к нему и увидел, что мрачное, угрюмое, точно постаревшее, лицо Леонардо выражает упорное напряжение мысли, подобное отчаянию. Но, встретив взор ученика, он молвил приветливо: -- Что скажешь, друг?
-- Учитель, что я могу сказать? Это --прекрасно, прекраснее всего, что есть в мире. И этого никто из людей не понял, кроме вас. Но лучше не говорить. Я не умею...
Слезы задрожали в голосе его. И он прибавил тихо, как будто с боязнью:
-- И вот, что я еще думаю и не понимаю: каким должно быть лицо Иуды среди таких лиц?
" Учитель достал из ящика рисунок на клочке бумаги и показал ему.
