очень приятный, но не мужественный. Красивая рука,-- по тому, как он правил конем, Джованни угадывал, что в ней большая сила,-- была нежная, с длинными тонкими пальцами, точно у женщины.
Они подъезжали к стенам города. Сквозь дымку утреннего солнца виднелся купол Собора и башня Палаццо Веккьо.
-- Теперь или никогда,-- думал Бельтраффио.-- Надо решить и сказать, что я хочу поступить к нему в мастерскую.
В это время Леонардо, остановив коня, наблюдал за полетом молодого кречета, который, выслеживая добычу,-- утку или цаплю в болотных камышах Муньоне,-- кружился в небе плавно и медленно; потом упал стремглав, точно камень, брошенный с высоты, с коротким хищным криком, и скрылся за верхушками деревьев. Леонардо проводил его глазами, не упуская ни одного поворота, движения и взмаха крыльев, открыл привязанную к поясу памятную книжку и стал записывать,-- должно быть, наблюдения над полетом птицы.
Бельтраффио, заметив, что карандаш он держал не в правой, а в левой руке, подумал: "левша"-и вспомнил странные слухи, ходившие о нем,-- будто бы Леонардо пишет свои сочинения обратным письмом, которое можно прочесть только в зеркале,-- не слева направо, как все, а справа налево, как пишут на Востоке. Говорили, что он это делает для того, чтобы скрыть преступные, еретические мысли свои о природе и Боге.
-- Теперь или никогда! -- снова сказал себе Джованни и вдруг вспомнил суровые слова Антонио да Винчи:
"Ступай к нему, если хочешь погубить душу свою: он еретик и безбожник".
Леонардо с улыбкой указал ему на миндальное деревцо: маленькое, слабое, одинокое, росло оно на вершине пригорка и, еще почти голое, зябкое, уже доверчиво и празднично оделось бело-розовым цветом, который сиял, насквозь пронизанный солнцем, и нежился в голубых небесах.
Но Бельтраффио не мог любоваться. На сердце его было тяжело и смутно.
Тогда Леонардо, как будто угадав печаль его, с добрым тихим взором сказал слова, которые Джованни часто вспоминал впоследствии:
-- Если хочешь быть художником, оставь всякую печаль и заботу, кроме искусства. Пусть душа твоя будет,
как зеркало, которое отражает все предметы, все движения и цвета, само оставаясь неподвижным и ясным. Они въехали в городские ворота Флоренции.
Бельтраффио пошел в Собор, где в это утро должен был проповедовать брат Джироламо Савонарола.
Последние звуки органа замирали под гулкими сводами Мариа дель Фьоре. Толпа наполняла церковь душной теплотой, тихим шелестом. Дети, женщины и мужчины отделены были одни от других завесами. Под стрельчатыми арками, уходившими ввысь, было темно и таинственно, как в дремучем лесу. А внизу кое-где лучи солнца, дробясь в темно-ярких стеклах, падали дождем радужных отблесков на живые волны толпы, на серый камень столбов. Над алтарем во мраке краснели огни семисвещников.
