– Геннадич!
– Вадик! Я ж тебе новые подарил!
– Эх, носочки мои! А ведь я их в Париже купил. Осенью. Ездили мы тут с Леней Иоффе в командировочку…
Рассказать про Париж он не успел. Нашу баню начинает колотить, как в ознобе. Землетрясение! Скопенко, не вытираясь, хватает бушлат:
– Обстрел! Быстрее, быстрее!
Одеяла на окнах полощутся, как в шторм паруса. Появляются дырки. Через них бьет уличный свет. Зайчики мечутся по обшарпанным стенам. Этих зайчиков все больше и больше. В комнате все светлей. Скопенко уже одет:
– В подвал, в подвал!
– Нельзя ее было, эту баню, сразу в подвале сделать?
Вадик сидит, кряхтит и натягивает «гуманитарный» носок на покалеченную ступню:
– Блин, не налезает!
Мы, уже одетые, жмемся в дверном проеме.
– Я вообще не хотел идти в эту баню! Это вы со своими носками.
Обстрел прекращается так же внезапно, как начался. На улице, кажется, почти тишина. Скопенко аккуратно выглядывает из развалин наружу.
– Секут они, что ли, когда я в баню хожу? В прошлый раз то же самое было…
Возвращается к нам.
– Может, домоемся?
Вадик округляет глаза и рычит, как будто ему предложили переспать с обезьяной:
– Вот уж хрен! Я теперь эти носки не сниму. Буду ходить в них до самой победы!
Пробираемся к Сунже. Мост. Сержант-танкист в летней форменной кепи. На вид ему лет пятнадцать.
– Какая задача?
– Вот, держать под обороной мост. Чтоб дудаевские танки не прошли сюда.
– Стреляют?
– Да. Из гранатометов, из минометов. Снайпера еще. Один танк подбили, это уже второй.
Пацаны. Натуральные школьники. Спокойно так. От них логичнее бы услышать: «Сегодня у нас была алгебра, литература…». А эти: «Один танк подбили, это уже второй». Как будто они рождены на войне. Второй танкист в черной вязаной «менатеповской» шапочке. Я никак не придумаю, что у него спросить. Застопорило. Несу натуральную чушь:
– Какие чувства вы здесь испытываете?
У солдата дрожит подбородок, как будто его мама ругает. Но отвечает он вдруг по-взрослому. Скупо. Сдержано.
– Я вам не могу сказать, какие чувства мы здесь испытываем. – Солдат смотрит мне в глаза и почти минуту молчит. Я жду. Наконец он вздыхает. Тоже по-взрослому как-то. – Одно скажу, тяжело нам здесь.
Он отворачивается. И лицо его опять, как у обиженного ребенка. Которого наказали просто так, ни за что. Он вдруг справляется с эмоциями и поднимает на меня глаза.
– Да вы у командира спросите, он все расскажет.
Бог мой, этот мальчик-сержант здесь командир. Начинается стрельба, и беседы не получается. Жаль…
