. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Его остановил Анемподист Кафернаумский. Он, видимо, еще не оправился от вчерашнего раута; глаза у него были красны и окружены каким-то пухлым кругом, как бывает луна зимою в морозные дни; на щеках и носу проступали сизые пятна.
– Что, почтеннейший, – сказал Кафернаумский, отирая пот с лица, – трещит?
Круциферский промолчал.
– Я сам едва жив.
Видала ль ты обломки корабля?
Видала, но почто? Се жизнь теперь моя… Каков-с Медузин-то? Старый пес, расходился как! Да вы, Дмитрий Яковлевич, поправлялись? То есть, клин клином-то…
– Как, поправлялся ли?
– А вот я вам покажу как; и видно, что еще новичок! Пойдемте-ка ко мне. Я ведь тут возле живу, –
Ради рома и арака
Посети домишко мой.
Круциферский отправился к Кафернаумскому. Зачем? Этого он сам не знал. Кафернаумский вместо рома и арака предложил рюмку пеннику и огурцы. Круциферский выпил и к удивлению увидел, что, в самом деле, у него на душе стало легче; такое открытие, разумеется, не могло быть более кстати, как в то время, когда безвыходное горе разъедало его.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Часов в десять с небольшим Семен Иванович Крупов явился в небольшую залу «Города Кересберг» и принялся прохаживаться взад и вперед, с лицом озабоченным и сердитым. Минут через пять дверь из комнаты Бельтова отворилась, и вышел Григорий, со щеткой в руке и с пальто на руке.
– Что, небось еще спит?
– Сейчас проснулись, – отвечал Григорий.
– Скажи ему, что я пришел и имею до него дело.
– Семен Иванович! – закричал Бельтов. – Семен Иванович! Милости просим, – и показался в дверях.
– Имеете вы, – спросил он, – полчаса времени для меня?
– Хоть целый день! – отвечал Бельтов.
– Да не помешал ли я вам? Вы, кажется, по утрам занимаетесь политической экономией, что ли?
Старик нисколько не скрыл иронический тон вопроса.
– Вы, кажется, сегодня и рано встали с постели, да только левой ногой, – заметил Бельтов, до высочайшей степени кротко принимавший замечания старого ворчуна.
– Стало, я встал с той ноги, с которой хотел.
– Итак, – сказал Бельтов, указывая на дверь.
Крупов молча вошел в нее.
– Владимир Петрович! – начал Крупов, и сколько он ни хотел казаться холодным и спокойным, не мог, – я пришел с вами поговорить не сбрызгу, а очень подумавши о том, что делаю. Больно мне вам сказать горькие истины, да ведь не легко и мне было, когда я их узнал. Я на старости лет остался в дураках; так ошибся в человеке, что мальчику в шестнадцать лет надобно было бы краснеть.
