— Ищите петроглиф,[2] — сказал он ему.
— Какой петроглиф? — удивился Сахаров.
— Обыкновенный. Наскальную надпись. Я уверен, что вождь разбил глиняный сосуд в доказательство хрупкости изделия.
— Разве это нуждалось в доказательстве? — спросил Сахаров.
Березкин слегка смутился.
— Ну, не знаю. По крайней мере хрупкость кувшина по каким-то соображениям вождя не устраивала. Если я не ошибаюсь, то должна существовать пиктограмма, выбитая на стене пещеры. Ищите ее.
— Странно, сперва вождь распорядился изготовить сосуд, потом разбил его. Не улавливаю логики.
Березкин не ответил. Он высказал все, что думал, и теперь отмалчивался.
— Н-да. — Сахаров энергично потер лоб и быстро взглянул на меня. — Если сломанные стрелы можно понять как символ мира, то не означает ли расправа с кувшином, что мир кончился и вновь объявлена война? Пока гончарка и художник трудились над сосудом, обстановка могла измениться.
Стройность и логичность предположений Сахарова покорили нас.
— Может быть, вы и правы, — сказал Березкин. — И все-таки ищите петроглиф.
в которой место действия переносится к подножию массива Хаирхан, где Сахаров приступает к планомерным спелеологическим исследованиям, а хроноскоп вновь оказывает нам небольшую услугу
Итак, помощь хроноскопа (если позволительно употребить здесь слово «помощь») оказалась весьма своеобразной: хроноскоп лишь усложнил проблему, наметив какие-то иные, неожиданные пути ее решения. Чтобы окончательно разобраться в пиктограмме, требовался дополнительный материал. Но его не было. Тем самым подводилась черта под нашими изысканиями.
Вообще, должен признаться, что, как только рассеялась романтическая дымка воспоминаний, история с глиняными черепками показалась мне мелковатой для хроноскопии.
Березкин не согласился со мной и весьма решительно заявил, что если Сахарову удастся найти петроглиф, то он, Березкин, не откажется подвергнуть его хроноскопии.
Я ничего не возразил, ибо пока не из-за чего было спорить. Однако и Сахаров, которому я высказал свои сомнения, несколько раз как бы вскользь замечал, что напрасно мы представляем себе древних этакими примитивами. И Дягилев, с мнением которого я не мог не считаться, высказался примерно в том же духе. И даже Рогачев был на стороне Сахарова.
Рогачев позвонил мне утром, в те часы, когда я обычно работаю и не подхожу к телефону.
— Слушай, старик, — сказал Рогачев. — Мы тут еще раз посоветовались… В общем, институт для тебя открыт… Годик поработаешь — в старшие научные проведем, а там и до лаборатории рукой подать. Сам знаешь, даже филологи теперь с кибернетикой братаются. Но я не тороплю — уговор помню. А что с Сахаровым поработать намерен — одобряю.
