Книги были великолепные: русская классика марксовского издания, зарубежная проза, поэзия в крепких дореволюционных переплетах.
— Да, — с уважением сказал я, — у твоего деда был хороший вкус.
— Великий человек, не нам чета, — с гордостью ответил Сергеев.
— А где же ящики с книгами?
Одну за другой, тяжело отдуваясь, он принес в комнату четыре картонных коробки.
— Смотри. — Сергеев сел рядом со мной, грузно уйдя большим телом в английский, черной кожи, диван.
Я развязал ящик и, вдыхая терпкую пыль — предвестницу открытий, с наслаждением тронул первую книгу. Это был Джон Рид. «Десять дней, которые потрясли мир». Второе издание 1924 года.
— О! — сказал я. — Очень ценная книга. Не вздумай ее продавать. Оставь как реликвию.
Потом я вынул потрепанную роман-газету и чуть не задохнулся от радости: «Тихий Дон», напечатанный на желтой газетной бумаге, с очень выразительными из казачьей жизни рисунками!
— Одно из первых изданий, — стал рассказывать я. — Не продавай. Это должно храниться в вашей семье.
— Да! Но хоть что-то из всего этого, — он с надеждой окинул взглядом коробки, — можно будет продать?
— Не торопись.
Через два часа я отобрал то, что можно было предложить «Пушкинской лавке». Осталась неразвязанной синяя толстая картонная папка. Мы отложили ее на потом. Сергеев разрешил ее посмотреть, когда мной были установлены, а им записаны примерные цены на книги.
Я развязал папку и сразу увидел грязно-серую, захватанную пальцами тетрадь и только открыл ее, как перед глазами вспыхнуло:
«Утром 22 июня я еще считала себя самой счастливой в мире…»
Я смотрел тетрадь судорожно и быстро… Перелистнув еще семь страниц, читал:
«…от Миши с фронта больше не было писем. Сегодня распростилась с косой»…
— Это дневник военных лет. Какой-то женщины, — внешне бесстрастно сообщил я Сергееву.
— Его можно продать? — заинтересовался он.
— Не знаю, — растерянно замялся я. — Дневник обыкновенной девушки. Ничем не выдающейся. Блокадный ленинградский дневник.
— А?! — оживился Сергеев. — Это находка.
— Не думаю, — не стал я его обнадеживать. — Этим дневником могут заинтересоваться только приличные люди. И потом… Такой дневник нельзя продавать. Грех. Его можно подарить музею, архиву. И еще… Вдруг автор дневника — твоя родственница?
Сергеев взял у меня тетрадь, внимательно полистал ее и твердо сказал:
— Нет. Эта девушка из глубинки, из Сибири, а там у нас родственников никогда не было.
Потом его жена принесла нам две рюмки коньяка, черный кофе. Мы поговорили о пустяках, вспомнили школу, и Сергеев, улыбаясь, сказал:
