Теплое крыльцо | страница 63
Проснувшись среди ночи от внезапно захватившего удушья, старик долго не мог уснуть и думал, что приехавший к нему пацан, пока войдет в силу, много набьет шишек, потому что несобран, тороплив на решение и самолюбив. «Таких убивало в первом бою. Много с собой носится», — осуждал старик Охохонина и вспоминал, как в сорок четвертом году под Витебском новый, такой же молоденький, только из училища, командир роты шел ходом сообщения, проверяя людей, готовящихся к третьей атаке. Немцы вели артиллерийский и минометный огонь, солнце застила пыль. Ротный с удовлетворением глядел на солдат и новенькое, отлаженное оружие. На его молодой взгляд все было в порядке, но две атаки немцы отбили: стрелковый огонь наступающих был неплотен — немец не боялся поднять голову из окопов и встречал, как диктовала наука.
Взвод младшего лейтенанта Заворина был в резерве, но вот и его бросили в бой; и, видя кругом опасную для оружия невозможную пыль, Иннокентий Кузьмич, бывалый вояка, сразу отдал приказ: «Оружие в шинелки!» Ротный же, дойдя до его, ожидающего сигнала, взвода, наорал на Заворина: «…Автоматы из шинелей долой!» Но как только ушел, Иннокентий Кузьмич снова скомандовал: «Оружие в шинелки!» И у немецких окопов только его автоматы и ручники, не забитые пылью, дружно стреляли, у других же, поредевших взводов, повторилась та же, как в прежних атаках, история: автоматы ППШ боялись песка.
Атакуя, взвод Заворина вышел на бросок гранаты — столько метров оставалось до немецких окопов, — как пуля угодила Иннокентию Кузьмичу в самую верхушку левого легкого, и весь воздух из него вышел. Задыхаясь, Заворин упал на спину и судорожно забился в поисках воздуха, а когда, вроде, нашел его и поднялся на четвереньки, пулеметная очередь из хорошо знакомого по звуку немецкого пулемета «МГ-34» бойко хлестанула его по голеням, и, завалившись на бок, он покатился в воронку и только там закричал от боли.
Никогда еще Петр Охохонин не просыпался так рано, и первым его чувством было — продлить сон. Старик на печи глухо, надсадно кашлял и, судя по всему, не собирался снова ложиться, а Петру так не хотелось отрывать голову от подушки. Но, подумав: «Через год в армию, где надо будет в ночь, полночь вскакивать по тревоге», — он быстренько поднялся с постели и, ежась от комнатной прохлады, подошел к окну. «Черт меня занес в эту деревню, — глядя на медленно светлеющий небосвод, думал он. — Танька могла и без лисы обойтись. Таскайся теперь по лесу». В окно начинал видеться близкий предзимний бор, который в этот утренний час казался угрюмым и неприступным; и, человек городской, Петр с неприязнью подумал, что вымокнет в нем и, может быть, заболеет. Но тут же решил, что если он свалится от простуды, Татьяна придет его навестить; отец с матерью уйдут на работу, и никто не помешает им до одурения целоваться. Эта мысль развеселила Петра, и он оглянулся на старика с улыбкой.