Шел мимо служитель в кожаном фартуке, нес ведро с пшеном.
Женщина крикнула ему:
— Товарищ! Вы бы подняли животных! Ребенок посмотрит!
Служитель остановился, поставил ведро, вытер почему-то руки, взял длинный, лежавший на земле, стальной прут и сказал:
— Вставайте, ребята.
Волки не двинулись с места. Тогда человек в фартуке просунул сквозь решетку прут и легонько ткнул старого волка. Тот открыл глаза, но не пошевелился.
— Вставай, Марс. Дите смотрит.
Волк снова закрыл желтые с огоньком глаза.
— Тебе говорят! — Мужик с заметной опаской толкнул волка в бок посильнее. Марс поднялся, а с ним и молодой волк.
— Худые-то какие! — разочарованно протянула женщина. — Ноги что плети! Мышцев нет! Не кормите, что ли?
— Как же! — ответил служитель в фартуке. — Норму даем! Мясо! Кости!
— Ну да, норму? Воруете, поди, у животных!
Мужик вскинулся:
— Не хулиганьте, гражданка!
День был жаркий, безоблачный. В соседнем вагончике, разделенные стальной сеткой, сидели медведь и медведица.
Бурый медведь собрал у клетки добрых два десятка людей. Большой и степенный, жмурясь от удовольствия, он умело снимал обертки с конфет и добродушно облизывался. Кланялся медведь, когда все на полу было съедено; кланялся профессионально, с веселыми ужимками, улыбаясь, низко сгибая морду, воровато оглядываясь. Люди на это громко смеялись. Топтыгин вдруг кувыркнулся, но места не хватило — кувырок вышел тяжелым и неуклюжим. Зрители благодарно захлопали. Медведь встал на задние лапы, макушкой достал потолок, хлопнул одной лапой о другую и зарычал протяжно, жалуясь.
Вернулся служитель в фартуке, широкоплечий, остановился у клетки и хмуро сказал:
— Не беспокойте животное. Старый он, нервы истрепаны.
Медведица сидела понурившись. Глазами уставшей на сенокосе крестьянки глядела поверх людей, могучие лапы с длинными, острыми, загнутыми когтями лежали у нее на коленях.
Челядин тихо шел мимо клеток. На окрашенном в зеленый цвет вагончике, неумело нарисованный, парил в небесах орел, а у вагончика, нерешительно зовя равнодушную к людям птицу, стояла женщина. В клетке, низко опустив лысую, горбоносую голову, сидел, как в глубоком обмороке, давно не летавший гриф.
Подошли к вагончику три солдата: распаренные, в расстегнутых гимнастерках, пилотки для лихости под погонами — и сказали:
— Концы отдает.
— Жарко.
Бегемот скрывался от людей в не широкой, но вместительной ванне: отгороженная, она стояла у вагончика. В болотной по цвету воде бегемот прятался весь, и только уши торчали, как залитые в половодье огородные колья.
