— А как они, солдаты, в часть возвращались? — спросил Иван.
— Им все новое выдавали: гимнастерку, шинель, сапоги — все. Придут к нам, слов хороших наговорят, расцелуем их на прощание. Бывало и так: пройдет месяца три — и опять тот же солдат или офицер штопаться пришел. Вот какая судьба.
— После войны ни одного солдата, который у вас лежал, не встречали? — спросила Надя.
— Нет.
— А кого из раненых особенно помните?
— Многих, кажется, помню. А может, мне это только кажется… Ой, внизу, вроде, телефон звонит! Вы не слышите? Директор меня проверяет или дочка звонит… — Нянечка заторопилась на первый этаж.
— Спасибо вам, — сказала ей Надя.
— Да за что, милая?
— Просто. Спасибо и все.
— Всем спасибо, милая.
— Славная она, — сказала ей вслед девушка.
— Да, — согласился Иван.
— Давай поговорим. — Надя внимательно посмотрела ему в глаза.
— О чем?
— Обо всем. О нянечке, например.
— Почему о нянечке? Сегодня Новый год. Поговорим о будущем.
— Знаешь, мне повезло, что я узнала обо всем сейчас, в начале смены. Я буду думать, как тут жили и выздоравливали раненые…
— Слушай, — решился спросить Иван. — Нянечка сказала, что мы с тобой были в одной смене. Почему я ни разу не видел тебя?
— Ты и не мог меня видеть. Первую неделю, когда все еще только осматривались, я простудилась и весь месяц была в изоляторе.
— Вот как, — посочувствовал Иван. — Теперь эти пропущенные по болезни недели ты будешь жить в санатории?
— Да.
— Понятно. Надо же, как не повезло тебе. Знаешь, я тоже лежал в больнице, не раз…
— Знаю. Мы же не на турбазе, а в санатории. Тут здоровых не держат. Но больше не будем говорить об этом. С Новым годом тебя!
— И тебя, Надя!
В люстре по-прежнему горела одна лампа. Светился экран телевизора, диктор объявляла, что самодеятельный хор из Пинежья споет обрядовую песню.
— Надя, в Пинежье хочешь поехать? — спросил Иван.
— Очень хочу.
Ветер покряхтывал за окном. Пинежцы водили хороводы: старушки в крестьянских уборах и старики в белых, вышитых на груди рубахах и черных заправленных в сапоги штанах пели:
Родимый ты мой батюшко,
Отпадает да право крылышко,
Отлетает да сизо перышко.
Разве крылышку да не больно,
Разве перышка тебе не жалко…
Потом три старика играли на дудках, и один, бородатый, с озорными глазами, еще молодцеватый, весело помаргивал, словно куда звал за собой.
— Этот старик на моего деда похож, — грустно сказал Иван.
— Он жив?
— Да.
— Счастливый. А у меня ни дедушек, ни бабушек. В Гродно под бомбежкой погибли.
