Но тут на него сошло вдохновение.
Он взглянул на Лёлю очень пристально.
– Вам жарко?
– Да… – сказала Лёля и покраснела еще больше.
Они помолчали.
– Лёля, – сказал он, – сегодня я здесь в последний раз.
Сказал – и сам испугался… А вдруг она ничего? Но Лёля быстро взглянула на него.
– Отчего? Отчего, Вася?
– Так. Я должен уйти. Быть вашей игрушкой, вашей забавой – я не могу…
– Но зачем забавой, Вася? Вы меня хотите огорчить… Я огорчусь, если вы уйдете…
– Правда ли это, Лёля?
– Да, огорчусь, честное слово… Вы верите? Вы не уйдете?.. Ну говорите же, нет?
Лёля сама плохо понимала, отчего она его так уговаривала, но чувствовала, что не шутя огорчится, если он уйдет.
– Я не знаю, Лёля, не знаю… Я вам напишу…
Он сам неожиданно стал волноваться. Лёля была такая хорошенькая в этот вечер.
Когда он ушел, Лёля не сразу легла спать. Она была взволнована, обижена… Она села писать стихи, потому что она была сентиментальна и любила Надсона, как в то время без исключения барышни любили его.
Он ушел. Я не знаю, как быть… –
писала Лёля. «Как мои стихи искренны всегда, – подумала она. – Ведь я самом деле не знаю, как быть».
Он оставил меня и забудет…
«Да, да, наверно. Ну а я?»
Тут Лёля задумалась. Какая рифма? Плыть, выть, любить… Любить. – Ну все равно. Ведь это поэзия, в стихах можно.
Ну а я? Я не могу ль разлюбить?
Пусть он это поймет и рассудит…
Дальше у Лёли пошло без затруднения. Почему ж это не любовь? Может быть, я в самом деле в него влюбилась, ну хоть на то время… И Лёля уже смело писала:
Струны сердца порвутся, звеня,
Коль узнаю, что он лицемерит.
Дальше струн в этот вечер дело не дошло, и Лёля легла спать, уверенная, что влюблена.
IV
«Как приятно все, что делается тайно и что запрещено», – думала Лёля на другой день, получив от Васи тихонько длинное письмо. Он хотел решительного ответа; или она смеется над ним? Лёля послала ему вчерашние стихи и вечером в книге опять получила письмо: «Лёля, вы любите? Не верю – и верю… Лёля, счастье мое…»
Она в первый раз получала такие письма. Ей было ужасно приятно, щеки не переставали гореть и сердце билось. К вечеру она решила окончательно, что влюблена, – и написала Васе длинное послание.
Одно Лёле было досадно: каждое утро, просыпаясь, она совсем не любила Васю, ей делалось скучно и стыдно; она хотела писать ему об этом – не решалась; а приходил вечером Вася, присылал письмо или сам приносил его, чтобы тихонько передать прощаясь, Лёля писала ответ, стихи – и чувствовала себя, совсем-совсем влюбленной – до следующего утра. Она старалась вставать как можно позднее, чтобы вечер скорее пришел. За обедом Лёля была очень весела и радостна, если чувствовала себя не совсем равнодушной; но чаще сидела сумрачная, обдумывая, как она вечером будет объясняться с Васей и «честно» скажет ему, что не любит. Она почти не слушала длинных и необыкновенно умных рассуждений Николая Николаевича; он любил высказывать свои взгляды на политику, на общество; говорил о Боге, о литературе и преимуществах быть генеральным агентом; иногда он сам запутывался во множестве мыслей, которые высказывал; тогда всем становилось стыдно, Марья Васильевна не имела мужества сразу переменить разговор и молчала; Лёля начинала улыбаться, а Николай Николаевич так и не находил своей нити; но он не конфузился, смеясь брал Лёлины руки и целовал их. А тетя, старая, высохшая дева, влюбленная в Николая Николаевича, с гордостью смотрела на него: она в серьезных разговорах мало понимала; Николая Николаевича она называла мысленно «прекрасным объектом любви» и свято верила в его мудрость.
