Свинцовой, с розовыми мраморными прожилками тучей, видно, что тяжелой, чересчур обремененной, но замечательно скоро, по-гусарски лихо бегущей, – на город надвигалась гроза. И как вертолет, садясь и взлетая, поднимает вокруг целую бурю стрекозиным дребезжанием лопастей, так и она, эта грозовая туча, гнала впереди себя жесткую, сухую, колючую стену пыльного ветра, ломающего напряженной парусной грудью цветные зонтики уличных кафе, бьющего наотмашь сиротливо оставленные открытыми форточки, свалившего уже у главпочтамта старую, больную тромбофлебитом липу.
И уже тут и там сквозь пыльные порывы разгулявшегося ветра, взметнувшего в предгрозовую хмарь столбы песка и городского мусора, стали слышны пузырчатые взрывы стекла, и оскаленные по-акульи рамки запоздало огрызались темной занавесочной пустотой.
И уже прохожие с вздыбленными волосами и лицами, понимая, что не избежать столкновения со стихией, плотно набивались в открытые еще магазины, ставя в тупик заведующих, которым давно пора было сдавать кассу и переворачивать таблички на дверях с гостеприимной на другую, отталкивающую, сторону.
И надо же было так случиться, что именно в это время, должно быть, не случайно выбранное природой для своего коварного замысла, – Павел Игнатьич, выпав из душного трамвая в оранжево-серую мглу, должен был пройти или пробежать еще целых три квартала до своего дома. Маленький, по сути, отрезок пути в его каждодневных геометрических перемещениях, отрезок, где не озираешься по сторонам, давно выучив наизусть каждую трещинку в асфальте.
Три квартала – это всего восемь с половиной минут на ходульных ногах Павла Игнатьича, время, неоднократно проверенное как в ту, так и в другую сторону, время для составления планов на день или размышлений о том, почему этим планам все-таки не суждено было осуществиться, – это в зависимости от того, в какую сторону двигался Павел Игнатьич.
Но теперь, в эти роковые восемь с половиной минут, которые, казалось, нестерпимо растянулись в целую вечность, Павлу Игнатьичу было не до анализа прожитого дня: он бежал домой, бежал от дождя, который, в общем-то, любил (но не до такой же степени), бежал от грозы, которой, как очень многие, даже образованные люди, весьма боялся.
