Прихватив с собой на всякий случай фотографию Игната Хмыза, майор прибыл в город. Процедура тщательной проверки около дверей в квартиру Полонской повторилась. Но теперь майора узнали и сразу же впустили. Майор увидел, что левую руку старушки, чуть повыше локтя, перехватила широкая повязка черного бархата.
«Траур надела. По Дубовой тужит», — понял Наливайко, и ему стало жаль маленькую, сгорбленную старушку, которая чем-то напоминала грача.
— Цо скажет пан майор? Наверно, уже нашли того ма́рдера-убийцу?
— Нет, пани Полонская. Но еще немного, и мы его разоблачим. Вы нам во многом помогли, рассказав о Нине Владимировне и передав ее вещи. Но этого недостаточно. Скажите, пани Полонская, часто к Нине Владимировне приходили гости?
— К Нине?
Пани Полонская вопрос майора поняла по-своему и начала с жаром доказывать, что Нина кавалеров не водила, а любила только одного брата.
— Брата? — удивился Сергей Петрович. Что-то уж очень быстро начала Дубовая обзаводится родичами. То муж, то брат. Что это за птица? — А вы его знаете?
— Конечно. Пани Полонская любила дочку и все, все знала. Брат не раз приезжал к Нине, и сама она очень часто ездила к нему в Пылков.
— А каков он из себя, этот брат? Может, пани Полонская запомнила его лучше, чем Яна?
— Конечно, запомнила. Пан Владислав — красивый мужчина высокого роста. На целую голову выше пана майора. Пан Владислав очень хороший. Только руки у него обрублены вот так, — провела Владислава Иосифовна по пальцам левой руки, как бы отделяя их от ладони.
Она поднялась со стула и направилась к своему шкафу. Еще в предыдущее посещение майор обратил внимание на его доисторический вид. Шкаф был, должно быть, какой-то фамильной гордостью, поэтому его и не выбрасывали на свалку.
Протяжно и жалобно заныли петли. В шкафу в идеальном порядке лежали коробки, коробочки, свертки из газет, портреты, картины и просто бумага. Одежды не было.
— Тут, — ткнула Владислава Иосифовна пальцем, — тут я повесила подарок Нины.
Полонская вынула из шкафа небольшую старую папку, из которой бережно извлекла фотографии пышных дам и усатых уланов чуть ли не времен Отечественной войны 1812 года. Среди них было фото, завернутое отдельно от остальных в тонкий листок желтоватой бумаги.
— Прошу пана майора посмотреть. Ото моя цурка Ниночка с братом.
На открытке, слегка наклонившись друг к другу, сидели Дубовая и Дробот. Наливайко взглянул на обратную сторону. Наискось, через все поле, растекались характерные широкие буквы размашистого почерка: «Дорогой пани Полонской от названных брата и сестры. Декабрь, 1951 год», и две подписи: «Дубовая», «В. Дробот».
