Герольд слегка сожалел о раннем утреннем отъезде: он с тоской вспоминал вчерашнее пиво и думал, что и в пользу подобной глухомани, пожалуй, найдется что сказать. Но конь уже ждал его, фыркая на пылинки в воздухе и пританцовывая на всех четырех ногах. Герольд покосился на него с некоторым раздражением: ему нужно было ездовое животное, а не приключение.
– Он уже попривык к нашим дорогам, – неопределенно заметил кузнец. – Просто сядь в седло и направь его.
«И держись крепче», – подумал герольд, уносясь по деревенской улице в направлении Дымной Реки.
Жребий в Туманной Глуши тянули тем же вечером. Люди немного подтрунивали над тетей Катрионы, над Нурле, прачкой, а особенно над Сником, который не был настоящей феей, но, сам не зная почему, всегда выигрывал в карты, и над парочкой других местных фей – дескать, пусть не ворожат, влияя на жеребьевку, – и над самой Катрионой, хотя та трясла головой и повторяла: «Я так не делаю, вы же знаете, что я так не делаю». Ее тетя, которая могла, но не стала бы (и в глубине души с изрядным пренебрежением отнеслась к этому якобы защищенному от жульничества жребию), только улыбалась и мягко отшучивалась. Сник же, предполагавший, что не может, но не уверенный в этом и не способный ничего с этим поделать, выглядел обеспокоенным. В Туманной Глуши любили своих фей – Нурле даже была замужем – и не принуждали их браться за веточки боярышника и рябины, защищающие от волшебного вмешательства, как поступали в некоторых городках, хотя Сник, просто на всякий случай, положил понемногу тех и других себе в карман.
Соломинки разбирали в полной тишине. Держал их Грей, поскольку отказался и сам тянуть жребий, и отдать его кому-то другому, и чем больше их выдергивали, чем меньше оставалось у него в кулаке, тем больше становилось всеобщее напряжение. Наконец Гаш, тянувший последним, поднял свою соломинку, оказавшуюся той же длины, что и все остальные.
– Так у кого же она? – спросил он.
Повисла тишина, и Катриона расплакалась. Кернгорм подошла к девушке – тетя уже приобняла ее за плечи – и разогнула сжатые пальцы: там лежала единственная длинная соломинка.
– Ты знала, – позже сказала Катриона тете, когда они вернулись домой.
Девушка сидела так близко к огню, что ее лицо опаляло жаром, а тяжелые юбки вот-вот могли обжечь ноги. Жар и яркое сияние успокаивали ее, как будто ее вот-вот уволокут навстречу некой холодной и темной, непредсказуемой участи. За ее спиной постукивала и жужжала тетина прялка.
