— Старые и женатые, — сказала она как-то.
Она ни разу не назвала ни одного имени. Чаще всего Мари-Жанна обобщала их: «они», «эти», и, рассказывая о своих с ними взаимоотношениях, говорила о себе в третьем лице, словно действующим лицом была не она, Мари-Жанна, а вообще женщина.
— Им говорят: «Вы омерзительны», а они не обижаются, достают свой бумажник и спрашивают: «Сколько ты хочешь?» Их выгоняют, а они вцепляются в вас, кидаются на вас, суют свою грязную щетину вам под нос. Пока их не стукнут, не уйдут…
Нам с Корделией приходило в голову, что, может быть, все это плод воображения Мари-Жанны. Я даже посоветовал Корделии:
— Плюнь ты на нее. Неврастенички встречаются и среди работниц. Тебе кажется, что ты открыла чистое сердце, а оно будет существовать только в две тысячи пятидесятом году. И вообще надомная работа вредна. Ходила бы Мари-Жанна на фабрику, как все девушки в Бионне, и подружки своими насмешками давно бы рассеяли всех ее призрачных ухажеров. Она сошлась бы с Бюзаром, и нервы у нее успокоились бы…
Но в то майское утро Корделия собственными глазами увидела одного из этих преследователей.
— Кто это? — повторила она свой вопрос.
— Наш домохозяин, Жюль Морель, владелец «Пластоформы».
— Что ты с ним сделала? Можно подумать, что ты его нокаутировала.
— Я ему такого наговорила!
— А что он записывал в свою книжку?
— Подсчитывал, сколько я ему должна за квартиру.
— Почему ты не платишь? По твоим словам, вы с матерью не нуждаетесь.
— Он не хочет брать с меня денег.
— А у тебя с ним действительно ничего нет?
— Каждый раз, когда он пытался подойти ко мне поближе, я ему давала пощечину.
— Ты должна платить за квартиру.
— Не могу, он не берет.
— Пошли по почте.
— А расписка?
— Почтовая квитанция заменяет расписку, ты же это великолепно знаешь, возмутилась Корделия.
— Он мне достаточно надоедает. — Мари-Жанна повысила голос. — Неужели ты хочешь, чтобы ко всему еще я давала ему деньги.
Все это Корделия передала мне и добавила:
— Знаешь, в эту минуту Мари-Жанна была мне неприятна. На ее лице появилось какое-то совсем новое выражение…
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— Ну вот как у некоторых матерей, когда они секут своих ребятишек и просто заходятся.
— Разве Жюль Морель был похож на побитого ребенка?
— Нет, сравнение мое неудачно. Едва он переступил порог, он сразу преобразился и, когда крикнул «Не прощаюсь!», показался мне таким злобным…
Корделия задумалась.
— Вот! — сказала она. — Однажды у тебя было такое же выражение, как только что у Мари-Жанны. Это было в Гранж-о-Ване. Мы с тобой гуляли на лугу вдоль рощицы и неожиданно у твоих ног с шипением взвилась змея. Помнишь?
