И я подумал, что вот оно - настоящее искусство! Это тогда, когда смеются не над тобой, и плачут не о тебе, а смеются и плачут вместе с тобой, и когда тебе хочется вместе с этой музыкой, которой уже столетия, смеяться и плакать, то значит это вот - настоящее...
Смеялись и плакали наши души.
Смеялись над нелепостью этой жизни, и плакали о бедном Петюне, плакали о бестолковых, перекрученных наших жизнях, смеялись потому, что мы есть, что есть эта великая музыка, одинаково легко вызывающая и светлые слезы, и легкую улыбку, музыка, легко и непринужденно дарящая самое главное в жизни - надежду.
И скрипки пели сквозь века, высоко и тревожно, пели музыку от имени тех, кто уже отслушал ее, прожил ею: мы были не умнее вас, мы были не счастливее вас, мы были не лучше вас, но как и вы, мы жили, жили, жили...
А потом пришел Павлуша, ведя за собой Арнольдика, свеженького, словно и не пережившего все эти безумные дни и ночи, сумасшедшие погони, аресты, бандитов, милицию, кровь...
Мы сидели за чаем, включив верхний свет под оранжевым абажуром. Мы просто сидели и увлеченно смотрели какой-то сериал по телевизору, выключив звук, и пили чай из трав, и опять коньяк...
Проснулся я утром в операционной, где меня уложили прямо на стол. Из комнат слышались голоса, я сполз в коляску и поехал к своим друзьям.
Скворцов и Арнольдик чистили пистолеты, разложив детали на расстеленных перед собой газетах.
Вокруг них почти что бегала Нинель, размахивая руками, безуспешно что-то пытаясь внушить им, втолковать, в чем-то убедить.
Павлуша стоял, прислонившись спиной к стене, безо всякого выражения на лице, и внимательно слушал.
При этом он, к великому неудовольствию Нинели, курил большую сигару, которая из-за его роста казалась совершенно огромной.
Завидев в дверях мою коляску, Нинель бросилась со своими доводами ко мне, очевидно рассчитывая обрести в моем лице союзника.
- Гертрудий! Вы же - профессионал! Вы, в конце концов, просто здраво и трезво мыслящий человек. Скажите же хотя бы вы этим безумцам! Вы же видели, это серьезные люди, а на нас самих и так уже кровь. Милиция с этими бандитами заодно, и нас наверняка собираются арестовать, а обвинить нас есть в чем. Это мы виноваты в гибели ни в чем не повинного, и совершенно безответного Петюни. Вовик и его подручные, с которыми вы случайно справились, - ничто по сравнению с потерявшими все человеческие качества Платоном и Паленым. Скажите же, Гертрудий!
