- Батя! Держись! - закричал Сергей, бросаясь к дереву. - Я сейчас залезу к тебе!
- На фига ты мне здесь нужен? - рассердился Тарас Миронович. - На плечах будешь меня вниз спускать?!
- Батя! - прокричал Григорий. - Ты там как, держишься?!
- Нет, Гришенька, - сердито огрызнулся отец. - Я летаю. Ну ты и спросил! Надо же было такого дурня уродить!
- Ты держись, мы что-нибудь придумаем! - помахал Сергей.
- Если мне висеть до тех пор, пока вы что-то придумаете, то я за это время шишкой стану. Вы лучше китель под деревом растяните на руках, под тем местом, где я вишу.
- Ага! Здорово! - обрадовано завопил Сергей. - Мы натянем китель, а ты на него прыгнешь!
- Вот спасибо, сынок! Может, ты меня в носовой платок поймаешь? совсем рассвирепел отец. - Бинокль, дурьи головы, на китель ловите. Не поймаете - спущусь, ноги выдерну! Если, конечно, спущусь.
Это он уже себе под нос, не слышно, снимая с шеи бинокль, с трудом удерживаясь на одной руке.
- Готово, батя! Натянули! Бросай!
- Ты его прямо отпусти - и все!
- Оп-па! Поймали! Цел бинокль!
- Ну, хотя бы бинокль цел. И почему я не птица?! Ребятишек от дерева уберите подальше. Сорвусь если, - расплющу!
- Держись, отец!
- Я что - акробат, что ли, столько висеть? Посмотрите лучше, что там, под горкой, в том месте, где я вишу, куда мне лететь...
- Ручей там, батя!
- Ручей - это хорошо...
- Не! Ты туда не прыгай! Там по склону овражка до самого ручья на дне - чертополох, да малина с шиповником!
- Хорошо, сынки! Спасибо за заботу, ласковые вы мои! Я вверх прыгну. Или стороной облечу... Ох, сейчас отпущу!
- Пацаны! Быстро все в сторону! - распорядился Григорий. - И уши закройте!
- Уши-то зачем? - поинтересовался Сергей.
- Ты что, отца не знаешь? Он же не только падать будет, он еще и слова всякие... нехорошие, говорить будет.
Отпусаюууууу! / звук свободного полета /. Мать! Мать Мать!-ать-ать-ать.../склон и шиповник/. Оп-оп-оп-оп! / не совсем так, но фонетически близко: это чертополох и ручей/.
- Батя! - заорали, свесившись в овражек, обеспокоенные сыновья. Вылезай! Мы поддержим!
- Спасибо, сынки! Вы меня уже поддержали!
Охая и пыхтя, как паровоз, Тарас Миронович долго и упорно карабкался по скользкому и заросшему всякой колючкой склону. Лез он долго, склон был крутой. Наконец над краем овражка показалась голова участкового, с основательно исцарапанным лицом.
- Руку! - выдохнула с трудом голова.
- Что, батя? - ласково спросил Григорий, наклоняя к нему заботливое лицо.
