Мое самодержавное правление | страница 10
Как мне кажется, именно в это время скончалась маленькая Великая Княжна Мария Александровна в новом дворце; я был у нее перед ее смертью один или два раза. Припоминаю также парад Семеновскому полку во время моего пребывания в Петергофе и о происшедшем от удара молнии взрыве порохового погреба в Кронштадте. Когда произошел взрыв, я находился в портретной комнате близ балкона.
Надо думать, что чувство страха или схожее с ним чувство почитания, внушаемое моим отцом женщинам, нас окружавшим, было очень сильно, если память об этом сохранилась во мне до настоящего времени, хотя, как я уже говорил, мы очень любили отца и обращение его с нами было крайне доброе и ласковое, так что впечатление об этом могло быть мне внушено только тем, что я слышал и видел от нас окружавших.
Я не помню времени переезда моего отца в Михайловский дворец; отъезд же нас, детей, последовал несколькими неделями позже, так как наши помещения не были еще окончены. Когда нас туда перевезли, то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся на неодинаковом уровне, причем довольно крутые лестницы вели из одной комнаты в другую.
Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх.
Наше помещение находилось над апартаментами отца, рядом с церковью; смежная комната была занята англичанкою Михаила; затем, по порядку, следовала спальня, комната брата, общая столовая и находящаяся непосредственно над спальнею отца и чрезвычайно похожая на нее – моя спальня; рядом с нами помещались сестры, и смежную круглую угловую комнату занимала сестра Анна; за моей спальней находилась темная витая лестница, спускавшаяся в помещение отца.
Помню, что всюду было очень сыро и что на подоконники клали свежеиспеченный хлеб, чтобы уменьшить сырость. Всем было очень скверно и каждый сожалел о своем прежнем помещении в Зимнем дворце.
Само собою разумеется, что все это говорилось шепотом и между собою, но детские уши часто умеют слышать то, чего им знать не следует, и слышат лучше, чем это предполагают. Я помню, что тогда говорили об отводе Зимнего дворца под казарму; это возмущало нас, детей, более всего на свете.
Мы спускались регулярно к отцу в то время, когда он причесывался; это происходило в собственной его опочивальне; он бывал тогда в белом шлафроке и сидел в простенке между окнами. Мой старый Китаев, в форме камер-гусара, был его парикмахером и завивал букли. Нас, т. е. меня, Михаила и Анну, впускали в комнату вместе с англичанками, и отец с удовольствием любовался нами, когда мы играли на ковре, покрывавшем пол этой комнаты.
