Царь заморгал маленькими поросячьими глазками, насупился.
– Так и до бунта недалеко! Задавил подданных поборами, гуляешь в кабаках с непотребными девками!
Царь гневно мотнул головой и поправил съехавшую было набок корону.
– Сироты и вдовицы приносят тебе последнюю лепту, а ты покупаешь своей третьей, нет, четвертой царице адамантов, перлов да яхонтов премного! Казна твоя опустела, ты аки червь подземный, скрываешься от ростовщиков и взаимодавцев твоих! Царское достоинство своё поганишь и аки жалкий попрошайка…
Тихо ступая мягкими сапогами, в дверь проскользнул главный царский советник.
– Прибыли, государь! – доложил он.
Царь степенно проследовал к трону, сел, расправив богато украшенные одежды, взял в руки державу и скипетр.
В сопровождении толмача вошёл иноземный король – тощий, высокий, смиренный.
– Ишь, притих! – ехидно сказал царь, зная, что умелый толмач переведёт все на язык дипломатии. – Ты, сударь мой, тиран и деспот!
В венецийском зеркале отражались теперь лишь часть стены да сундук со стоящей на нём початой бутылкой фряжского вина.
Старик молча попыхивал самокруткой, старуха вертела в узловатых пальцах зелёную купюру. Длинноволосый Джон в надетой задом наперёд бейсболке вздохнул и закрыл бумажник.
– Это йест последни прайс!
– По сусекам скребла! – надрывно произнесла бабка и вытерла глаза домотканым полотенцем.
– А кто суп из топора стрескал? Две тарелки. Полнёхоньки, – тихо, но явственно произнес дед, отставной военный. – Мы к нему со всей душой, а он…
Джон колебался. Он думал об ипотеке, о колледже для будущих детей, о захлестнувшем Америку кризисе. Но любовь к русской культуре победила.
– Ол райт, – сказал он и достал ещё одну десятку.
Суровый таможенник проводил высокую тощую фигуру интуриста задумчивым взором. На глаза его набежала скупая мужская слеза. Заметив удивленный взгляд коллеги, офицер взял себя в руки.
– Вывозят народное достояние! – сказал он недобро. – Была б моя воля!
Колобок покидал историческую родину.
В Америке поначалу зажили хорошо. Джон и его жена Мэри сделали у себя в доме «русский уголок». Колобок, опрысканный для сохранности какой-то ядовитой гадостью типа «смерть насекомым», возлежал на вышитом украинском рушнике. Рядом на жостовском подносе красовалась розовощёкая матрешка и лежали вразброс несколько хохломских ложек. Иногда приходили хозяйские друзья, ахали, восхищались. Их дети пытались расчленить матрешку и норовили отщипнуть от Колобка корочку. Но постепенно «русский уголок» потерял прелесть новизны. Колобок заскучал. Он пробовал говорить с матрёшкой, но та молчала, лишь косилась сердито. Она понимала только по-китайски и вообще по многодетности имела много других забот. Рушник с Колобком не разговаривал из принципа, а ложки и поднос оказались контрафактом неизвестного происхождения и бубнили какую-то тарабарщину. Американские тараканы, чёрные и слишком крупные, Колобка избегали. Боялись инсектицида.
