- Это какие-то рассуждения течной самки, чесслово. Хорошо. Пусть с точки зрения продолжателя рода Глеб более привлекателен. Пусть. Но что мне в том, если подступы к нему перекрыты толпами прочих алчущих продолжить с ним свой род?
- Боишься не выдержать конкуренции?
- Терпеть не могу конкурировать. Ждать и догонять – самые паршивые занятия, а конкурирование сплошь из них состоит.
- Это все комплексы, - Чуча делано-сладко потянулась. – Конкуренция ничем не хуже любого другого занятия. И вообще это двигатель прогресса.
- Двигатель – да. Но посмотри на этот прогресс и одумайся.
- Короче. Мой тебе совет: брось думать и иди очаровывать Глеба. Может, он только того и дожидается? В конце концов, они с Аленкой уже месяцев пять как не вместе… И хотя ты верно говоришь – желающих на вакантное место завались, однако же наш блистательный доктор все еще одинок. Одинок, Полинька!
Однако Полина настояниям Чучи не вняла и продолжала довольствоваться куда как скромной участью дамы, откликающейся время от времени на призывные взгляды, и вместо того, чтобы раскинуть руки на пути Глеба, лишь искоса следила, не выбрал ли он еще кого-нибудь из хороводящихся вокруг девиц.
Она настолько не верила в успех предприятия, что даже заговаривала с Глебом очень изредка, лишь в тех случаях, когда могла сказать ему что-то язвительное, нарочно делая сближение еще более невозможным.
- Чего ты ершишься? – удивлялась наставница Чуча.
- Хочу отрезать себе последние пути к наступлению, - улыбалась Полина.
Но вопреки женским расчетам, однажды хмурой мартовской ночью Доктор Глеб постучал в хлипкую дверь съемного домика. Полина открыла ему и не прогнала. Не прогнала бы, даже будь он в десять раз пьянее, - а пьян он был и так порядочно.
- Ты чего тут? – спросила она, подразумевая, что к ней Глеб может прийти только по делу.
Он встал к ней почти вплотную, расстегнул ремень, и пуговицу, и молнию, и брюки упали к его – и ее – ногам вопяще-пошлым ответом.
Полина укротила мгновенно встрепенувшееся в ней возмущение. Чем эта откровенность, показавшаяся ей вульгарной, хуже любого из тех призывных взглядов, на которые она уже откликалась? И разве податель откровенного ответа не был ей желаннее, чем любой из бросавших взгляды? Полина вынула шпильку из волос и приглашающим жестом указала в комнату – на ту ее часть, где под бабушкиными перинами грелся давно обеспружиневший диван.
Синее небо наступившего апреля пришлось как раз кстати. В его свете великой природной гармонией выглядело безмысленное довольство, которое Полина испытывала на следующий день после свидания, ощущая счастье низом живота – там при воспоминании о прикосновениях Глеба родились сериями короткие спазмы, и волны мурашек доходили до самой макушки. Апрельская синь ярче высвечивала и горечь, что покрывала Полину, как короста, когда Глеб не звонил день, два, четыре.
