— Так и будешь стоять? — раскрыл документ, глянул прописку. — Ташкент — город хлебный! К нам-то зачем пожаловал, али дома не сидится? — усмехнулся по-доброму, по-отечески.
Левка рухнул на стул, промямлил упавшим голосом:
— С невестой поссорился… Здесь останусь… Хочу навсегда… Сам услышал и ужаснулся: «Только не это!»
— А что делать умеешь?
Чуть было не ляпнул, что шофером работал. Промычал нечленораздельное.
— Ничего? Ну и ну! — кадровик начинал злиться. — Куда я тебя возьму без документов? Где трудовая? Сколько классов окончил?
— Семь…
Старичок недоверчиво покачал головой.
— Пороть вас, оболтусов, надо! — вздохнув, добавил: — У самого такой! Завтра с утра приходи. Подумаю, что сделать можно.
Левка вышел в духоту коридора, усталость накинулась, как зверь, закружилась голова, подкосились ноги.
Открыл глаза, казалось, через мгновенье, и в ужасе вскочил, озираясь. Полутемная каморка, на потолке тусклая лампочка, тряпки, метлы, ведра, крохотное грязное оконце, за ним стена. Позади приглушенный смешок, толстая черноволосая тетка в синем рабочем халате подошла, улыбнулась зазывно, блеснули редкие зубы:
— Анна!
— П-петр! — выдавил из себя, напрягшись.
— Эк ты устал с дороги! Пять часиков проспал кряду! — подошла поближе, на щеке крупная волосатая родинка, как паук.
Левка невольно отпрянул и окончательно проснулся. Оглядел бабу повнимательнее: немолодая уже, лет под тридцать, явно одинокая, сразу видать. Перекантоваться у нее пару деньков, а потом… Будто не для себя выбирал, а для Петьки Лугова. Так уж показалось, что жизнь под чужим именем не всерьез, будто игра. А болото затягивает, мерзкое, топкое. Полгода как не бывало. Анька-зараза сюрприз преподнесла. Ребенок… Все замечали, а он нет. Да и время… Едва восемь месяцев прошло. Срам, насмешки. Не мой сын, и баста! Хоть убивайте! Анна пошумела, пошумела и сдалась. В суд подавать не стала, потерять боялась, дура! Замуж хотела. Но это дудки! Паспорт, теперь уже свой, выстраданный, поганить? Ни за что! Старик ощутил тогдашнее злое упрямство и гордость, слово-то свое он сдержал. Холостым отчаливать собирался.
Сын умненьким, послушным уродился. За отцом, как собачонка, бегал. Лицом и ловкостью вылитый Левка Надеждин. Только без придури. Был бы Юрка озорником безбашенным, ни за что бы не признал, на кой замороки лишние? А так не пацан, а сказка! Когда мальчишке исполнилось восемь лет, стал он Луговым Юрием Петровичем.
Жизнь тянулась серая, мерзкая, как теплая водка. Напиваться стал без удержу. Анька ругалась, а ему хоть бы хны! Сын после армии домой не вернулся, военным стал, в Москву подался, женился, внук родился. Бабка ездила к ним, малыша нянчила. Письма писала, гостинцы посылала. А он нет. Не мог вот так назад, как побитый пес, приползти. Три года, как Анны не стало, умирая, просила детей не забывать. Тоже мне дети! Мужики взрослые. Но слово дал. Мысль зародилась вернуться, взглянуть, точки над i поставить. Старуха в гробу древняя, сморщенная, а паук на щеке все тот же черный, волосатый, без седины. Чего только не бывает, вся жизнь псу под хвост! Глянул на могилу в первый и последний раз. Понял: не лежать вместе.
