– Заходи! – я еще поднимался, когда Джена распахнула дверь. – Да не разувайся ты! Иди в комнату.
Подтолкнула меня в спину. Мягко. Не бойся, мол, иди. И я, не оглядываясь, почувствовал, как она пытается с этим касанием пролезть в меня. Я же, взбудораженный после схватки с Викой, ринулся навстречу. Зеркало мое сверкало где-то позади, а впереди ждал открытый разум Джены. Ведь чтобы увидеть, нужно быть готовым к тому, что увидят тебя.
И здесь, на самой поверхности, я нашел разгадку. Отдельные догадки наконец сложились в цельное понимание. То, что терзало меня последние недели. Нет, даже месяцы – ведь еще до самоубийства (черт с ним, назовем так!) я догадывался. Но одно дело – иметь лишь намеки, смутные опасения, а другое, совершенно другое – получить доказательство. Полное и неисчерпаемое свидетельство того, кто затеял всю эту игру.
Я по прежнему не смотрел на Джену, но видел, как она обмякла, прислонясь к косяку. Я шагнул в комнату.
Марина сидела на стуле. Чуть ссутулившись, смотрела на меня прекрасными глубоко карими глазами. Волосы ее все так же кудрявились, а личико чуть осунулось по сравнению с урывками моей годовалой памяти.
– Папа… – выдохнула Марина, и у меня подкосились ноги, – ты пришел.
Она протянула руки, чуть привстала, а я, наоборот, не устоял и бухнулся перед ней на колени. Она смотрела на меня с высоты своего росточка – вытянулась, подросла, подросла! – а потом протянула руку и несмело притронулась к волосам.
– Папа, как ты поседел. А я тебя видела, во сне – вот совсем недавно. Ты еще стоял на лестнице в нашем подъезде и смотрел на меня так ласково…
Я обхватил тонкое тельце и прижал к себе. Она все так же гладила меня по голове. А я рыдал – из-за того, что в день, когда увидел – не нашел, а именно лишь увидел! – свою дочь, я ее тут же и потерял.
У меня не было дочери. У меня не было жены. Я жил в видении. Именно это я и узнал из разума Джены. Моей семьи никогда не существовало, и оттого было еще тяжелее, еще ужаснее обнимать эту хрупкую девочку, которую я так любил.
И да, возможно, я смог бы забыть об этом. Если бы не трепет листвы. Он прошуршал чуть слышно, едва-едва, когда я входил в комнату. И даже сквозь слезы, даже прижимая к себе тепло никогда не бывшего, но обожаемого мной человека, я видел ложь. Ветер, жестяной его звук – он все-таки был, шумел, нес меня по этому видению, которое так не хотелось покидать.
В конце концов, что мне мешает остаться здесь? Что мешает взять ее за руку, посадить в такси и просто уехать отсюда? Найти Настю и жить дальше той жизнью, которая когда-то была моей. Или – лишь казалась таковой?
