В Тульчин Суворов ехал в прекрасном настроении. И в этот раз, как всегда, фельдмаршал Суворов ехал для скорости и легкости в простой кибитке, только с одним адъютантом Столыпиным.
Чтобы избавить себя от докучливых торжественных встреч местного начальства, он приказал никого не слать вперед готовить фельдмаршалу лошадей, а приезжал на станцию нежданно-негаданно.
Зато во время этих, как он выражался, «перелетов» случались самые разнообразные истории, которые были по душе Александру Васильевичу: в свободную минуту он любил позабавиться.
Как ни старался Суворов проскочить Курск ночью, но попал в нею к утру. Станционный смотритель, юркая, продувная бестия, как-то пронюхал, кто едет, – кланялся и обещал немедленно дать лучшую тройку.
– Все будет-с! Стриженая девка косы не заплетет… – уверял он. А через минуту шептал уже кому-то за перегородкой: – Беги к полицеймейстеру! Сам фельдмаршал!
Суворов понял, что в Курске ему не избежать скучного парадного обеда у губернатора. Лошади у станционного смотрителя не готовы, и он постарается задержать Суворова, чтобы успеть все сделать.
Суворов сел со Столыпиным пить чай.
Быстро выпив чашку, Суворов, ни слова не говоря Столыпину, вышел из комнаты и незаметно шмыгнул на ямщичью половину.
Изба была пуста. На стенах, на лавках и под лавками висели и лежали дуги, хомуты, седелки, вожжи. Сочно пахло сыромятью, конским потом и дегтем.
Суворов подложил под голову хомут и лег на лавку, оборотившись лицом к раскрытому окну, которое выходило на огород. Он накрыл лицо носовым платком и преспокойно уснул.
Проснулся Суворов от скрипа двери. За его спиной кто-то тихо перешептывался. Немного погодя дверь скрипнула вновь. Шепот смолк.
Суворов снял платок и поворотился на другой бок. Поворачиваясь, успел заметить; у порога стоял в парадном мундире с треуголкой под мышкой полицеймейстер.
Суворов продолжал лежать с закрытыми глазами.
«Вот стоит человек. Клянет, поди, фельдмаршала: из-за него надо было наряжаться, бежать докладывать губернатору, потом разыскивать этого Суворова. Хлопот много, а радости – никакой. А ведь все они будут льстить, притворяться, что им это страсть как приятно!»
Чуть приоткрыл глаза.
Полицеймейстер, тучный мужчина, стоял навытяжку, не смея шевельнуться, не смея дохнуть. Обливался потом.
«Ишь, стойку сделал, помилуй Бог!»
Делать нечего – приходилось вставать…
Потому-то губернские города Суворов и старался проскочить ночью. А больше всего любил в пути уездное захолустье, деревенскую глушь. В них меньше важности, меньше притворства, меньше лести…
