Не решаясь попрощаться лично, он написал ей письмо, выдумав причину отъезда. Он не мог даже представить себе, что она придет.
Получив его письмо, Генриетта растерялась. Она поехала к нему, повинуясь какому-то минутному импульсу, еще не зная, что скажет. Увидев его ошеломленно-радостного, слова сами вырвались с ее губ:
– Сударь, вы – трус, жалкий трус! Вы написали мне, хотя видели меня сегодня утром, и могли бы все сказать. Немедленно отвечайте, зачем вы так поступили? Почему вы молчите?
Как она была прекрасна, говоря все это! Глаза блестели, грудь вздымалась от волнения, прическа слегка растрепалась, и непослушные локоны черно-золотистыми змейками струились по плечам. Арман молчал. Он просто любовался ею. Ему было больно от счастья, что он видит ее сейчас, хотя, возможно, и в последний раз.
– А, вам стало стыдно! Разве вы не понимаете, что, уезжая, лишаете меня общества лучшего друга.
– Я уезжаю, потому что не хочу, не могу быть вам другом, – не узнавая своего голоса, ответил граф. – Я знаю, что между нами – пропасть, мне не на что надеяться, но мне больно быть возле вас и не сметь прикоснуться, видеть улыбку на ваших устах – и не поцеловать их. Я не могу так, мне лучше уехать.
После длительной паузы принцесса ответила:
– Я никуда вас не отпущу…
Граф вглядывался в ее лицо, видел сияющие глаза, приоткрытый в немом удивлении рот… Несмотря на кажущуюся величественность, она была еще ребенком, девочкой, которую он превратил в женщину. И какую женщину! Подобно несчастному Пигмалиону[25], который создал женщину-мечту, а потом влюбился в нее, Арман д’Эгмон, граф де Ла Рош-Гюйон, блестящий кавалер, дипломат, надежда протестантской партии, был покорен этой богиней. Она любила его, и он знал это, но ее любовь была жестокой, переворачивающей душу и изматывающей тело. Ему завидовали менее удачливые поклонники, и он сам был вне себя от гордости, но ветреная и капризная принцесса смогла обратить его триумф в подлинное несчастье. Ее по-прежнему окружали толпы ухажеров, она могла унизить и оскорбить его в любую минуту, бросить в пламя ревности и воскресить из пепла. Недаром в ее жилах текла кровь Бурбонов[26] и Медичи[27], умевших и любить и ненавидеть…
Именно эти воспоминания и вызвали на лице Генриетты мимолетную улыбку. Память о счастье, безвозвратно ушедшем, пронзила ее душу невыносимой болью, а встревоженные лица Элен и Бутвиля вернули принцессу к реальности, жестокости которой она бы с радостью предпочла упоительный мир грез.
