Жизнь, сознание и душевное странствие, полное страха и трепета, начинаются с травматического отделения. Связанные с сердцебиением космоса, жаждущие удовлетворения всех своих потребностей в теплом, влажном мире материнской утробы, мы неожиданно для себя оказываемся ввергнутыми в мир холодной планеты, которая, вращаясь вокруг своей оси, падает в пространстве и времени. Нам никогда не удастся ни восстановить, ни полностью пережить снова ощущение мистической сопричастности, ощущение своей идентичности с Вселенной. И будет ли чрезмерным преувеличением сказать, что все свое время мы тратим либо на восстановление этой утраченной связи через разные формы импульсивной регрессии, либо на сублимацию этой глубинной потребности посредством поиска связи с природой, с другими людьми, с богами?
Однако связи никогда не бывают ни совершенно приемлемыми, ни абсолютно надежными, поэтому человек испытывает страх и тоску, ощущая свою разобщенность с другими людьми и свое одиночество в космосе. Даже если у человека и была такая связь, у него очень быстро возникает острое и болезненное ощущение, что он снова оказался в объятиях одиночества. Очень хорошо это ощущение выразил Рильке в своем стихотворении «Одиночество»: «Когда, ненавидя друг друга, двое в койку одну отправляются спать: одиночество льется рекой – не унять…»[63]
В детстве наше одиночество как-то скрашивается присутствием родителей или тех, кто нам их заменяет, а на стадии «первой взрослости» его маскирует воздействие родительских комплексов или их перенос на окружающих людей. Но даже самые прочные отношения могут быть лишь слабым подобием первичной связи с родителями. А потому в среднем возрасте каждый человек должен столкнуться с ограниченностью отношений, с ограниченностью социальных ролей в протекционистском обществе, которое стремится к самосохранению, а также с пределами своих возможностей отрицания и переноса. Нам неизбежно приходится признать, что никто не может нас спасти и защитить от смерти или хотя бы существенно ее отсрочить. Во второй половине жизни нам приходится отказаться от двух великих фантазий: что в отличие от других людей мы бессмертны и что где-то живет «Добрый Волшебник», «мистический Другой», который может избавить нас от экзистенциального одиночества.
Занимаясь аналитической психотерапией, я понял, что прогресс или отсутствие прогресса в терапии или, иначе говоря, становление зрелой личности прямо зависит от того, в какой мере человек может взять на себя ответственность за свой выбор, перестать обвинять окружающих или ожидать от них избавления, а также признать боль, связанную со своим одиночеством, независимо от своего вклада в формирование социальных ролей и укрепление социальных отношений.
