Бурый заметил знакомую парочку, сидевшую на скамейке и, похоже, скалившую зубы. Он всегда замечал все, что могло показаться подозрительным. Но крайней мере, старался.
— Слышь, Гоха, — обратился он к одному из телохранителей. — Вон там двое сидят…
— Ну, вижу, — ответил Гоха, не поднимая глаз.
— Молодец. Можешь сделать так, чтобы у них пропала охота здесь шататься? Только не сам… Каких-нибудь пацанов на них можешь навести? И учти: они биться умеют!
— Мало ли что они там умеют. Нет вопросов, шеф.
— Делай.
Максимов проводил взглядом отъезжающий от «Штаба» кортеж — черный джип в сопровождении «БМВ» и двух «девяток» — и посмотрел на Карпова.
— Может, по пивку?
— А что? В этом есть своя сермяжная правда.
Они одновременно, как по команде, встали со скамейки.
— Куда? На Лиговку?
— Здесь шалман есть неподалеку, — сказал Карпов.
— Не-е. Давай — как люди. Возьмем по бутылочке, на лавочке посидим… Я, знаешь, этого удовольствия давно уже не испытывал — на лавочке посидеть. Без охраны долбаной. Из горла попить. Как человек. Я уже, по-моему, забыл даже как это бывает.
— У тебя ностальгия, Николаич. Синдром. Знаешь, некоторые люди, допустим, уезжают в Штаты, там, к примеру, круто поднимаются, потом возвращаются в Россию и бегут сразу в какую-нибудь занюханную пирожковую, чтобы кайфануть на бочковом кофе и тухлых пирожках. Ностальгия это, Николаич. Не шутки!
Они подошли к ларькам, стоящим на улице Марата, почти на углу Кузнечного.
— Ну что? — спросил Карпов. — Чего ваша душенька желает?
— «Балтику». «Тройку».
— Ну, видать, Николаич, и вправду ностальгия тебя замучила. Не ожидал я, что ты так будешь распрягаться… На «тройку»?!
— Ничего, ничего, Толя, это еще цветочки, еще все впереди…
Карпов шагнул к крошечному окошечку, протягивая деньги невидимой продавщице, пол которой можно было определить лишь по невнятно доносившимся из ларечного полумрака обрывкам фраз — там шел диалог с работягой, приехавшим за «тарой».
— Две «тройки», — произнес Карпов.
— Эй, мужик, ты чего толкаешься?..
Рядом с Карповым вырос, откуда ни возьмись (ведь только что возле ларька, кроме бывшего следователя и Максимова, никого не было!) появился невысокий паренек потасканного вида, грязновато одетый, в стареньких серых кроссовках, ветхих джинсах, в курточке из ткани, название которой давным-давно было утрачено вместе с оригинальным ее цветом.
В пору приобщения к моде стран Общего рынка одежда паренька, еще лет пять назад казавшаяся вполне обыденной, сейчас выглядела бы органично только на каком-нибудь бомже… Принаряжаться стал народ, несмотря на постоянные стенания о задержках зарплаты, о снижении уровня жизни, о росте курса доллара — на одежде граждан все эти напасти вроде бы и не отражались. Скорее наоборот: чем дальше, тем лучше выглядели граждане, те самые, «обманутые», «ограбленные» и «обнизавшие». Парадокс!
