Дальше я писал сочинение. Это был, по-моему, последний экзамен. Ну совсем у меня ничего не клеилось. Музыкальные предметы я сдавал с шиком, всем писал диктанты и задачи по гармонии, потому что делал за полторы минуты то, на что давалось два часа.
А вот обычное сочинение – никак!
Уже подходят, а у меня почти пустой лист, я с ужасом думаю, что провалил этот экзамен, не поступлю в Московскую консерваторию, – тут же перед глазами мама, дедушка, профессор и все. На нервной почве пишу: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить". И тут понимаю, что это ведь Маяковский. А у меня тема – "Ленин в творчестве Горького". Что делать? И я добавляю: "…писал Горький".
И что вы думаете? Четверку получил! Борисовский был прав, когда поздравлял меня с поступлением в консерваторию после первого экзамена.
Через год Вадим Васильевич умер, и я оказался в классе Дружинина. Конечно, замечательно, что он меня взял, но через год или два в наших отношениях возникла напряженность, и я перестал к нему ходить. Дело в том, что были вещи, которых я не мог принять. И он в конце концов не выдержал и при полном классе сказал:
– Так, если я тебе нужен – ходи, если я тебе не нужен – можешь не ходить на уроки.
Стало абсолютно тихо. Я собрался и сказал:
– Я сейчас уйду, но не потому, что вы мне не нужны, а просто из сегодняшнего урока ничего хорошего уже не выйдет.
И ушел. После этого не ходил к нему весь семестр, прятался по коридорам, когда видел, что он идет. Занимался сам. И однажды мы с ним все-таки неожиданно столкнулись в консерватории. Дружинин спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Нет.
– Родители живы-здоровы?
– Да.
– Ты что, уезжал?
– Нет.
– Но ты завтра придешь на специальность?
– Да.
– Я тебя жду.
Я пришел, сыграл, и он сказал:
– Ну что ж, благословляю. Если так и на экзамене сыграешь, чистая пятерочка будет. Молодец.
Это была Концертная пьеса Джордже Энеску. Очень понравилось, как я сыграл на экзамене, профессору Михаилу Никитовичу Тэриану. Оказывается, он всю жизнь ненавидел это произведение и теперь не просто принял его, а полюбил. Федору Серафимовичу было очень неловко, потому что только он и я знали, что все это я сделал сам. Хотя он был вправе и не допустить меня до этого экзамена, если бы захотел навредить.
Вообще я о Дружинине могу говорить только в превосходных степенях. Он потрясающий педагог и очень много мне дал. До Москвы я умел играть на инструменте так, как умел. Что касается эмоций, которые ты вкладываешь в свое исполнение, так этому тоже научить практически невозможно, потому что эмоциональная сфера – от природы и от родителей, а не от консерватории. А вот звук, логика развития фразы, ощущение формы и, самое главное, ВКУС!!! – это Федор Серафимович. Вкус аристократического исполнителя, а не плебея… У Дружинина это всегда присутствовало – в речи, в том, как он выражал свои мысли. Федор Серафимович – эстет, и к этому сам стремился всегда. Я многому у него научился, хотя многое переосмыслил по-своему. Так, краски звука я старался услышать внутри себя сам, а дальше – пытался воплотить их в разучиваемых с профессором сочинениях. И пожалуй, это самое главное.
