Укрывшись плащом, я как можно прочнее прижал края к камню посохом и стал ждать бурю, посасывая пригоршню водорослей.
Ждать пришлось недолго. От бешеных ударов ветра невозможно было надёжно укрыться. Мелкий, как пыль, песок всё–таки пробивался внутрь. Он царапал и обдирал кожу. Я оглох. А ещё и ослеп, завязав платком глаза, чтобы избавиться от нескончаемой пытки песком. Когда я чувствовал голод, казалось, неутолимый, как у крысы, то нащупывал и глотал кусочки водорослей, с каждым укусом чувствуя на зубах песчаную пыль, просачивавшуюся в моё убогое укрытие и покрывавшую всё кругом тонкой шершавой плёнкой.
Когда становишься пленником бури, теряешь счёт времени. Наверное, я засыпал, потому что помню кошмарный сон, будто оказался лицом к лицу с песчаным котом и даже чувствовал удары его когтей, шершавое прикосновение языка. Он играл со мной, как котти играет с жуком, но долгожданный исход, смерть, никак не наступала. Только темнота. И я с облегчением проваливался в темноту, не в силах больше сопротивляться. Но даже в этой тьме рёв бури беспрестанно оглушал меня, и покой по–прежнему не приходил.
Неужели это конец? Конец всем попыткам доказать, что и я что–то значу? Нет, что–то внутри меня отказывалось согласиться с этим! Какая–то частица моей души сопротивлялась тьме и боли, упорно цепляясь за жизнь.
А потом буря всё–таки кончилась, и оглушительное завывание ветра стихло. Я проснулся от тишины — нет, не проснулся, то был не сон, а чёрная бездна, — и снова задремал. Моё напряжённое, измученное тело требовало отдыха. Всё, что я успел сообразить перед тем, как вновь уснуть, — так это, что я по воле случая пережил шторм такой силы, который без труда стёр бы с лица земли целый караван.
Я уснул, и мне приснился настоящий сон. Это точно был сон — не мог же я сам придумать настолько живые, реальные события. Мне приснилась комната, хорошо освещенная лампами, испускавшими мягкое янтарное сияние, словно глаза огромного кота, и казалось, что я сейчас предстану перед неким судьёй, обладающим надо мной такой же властью, как и эти внушающие страх повелители пустыни.
В тени произошло какое–то движение, и на свет вышли две, кого я знал, — Равинга, кукольный мастер, и её ученица. Равинга несла в руках куклу, несла очень осторожно, словно драгоценную и хрупкую вещь. Я никогда ещё не видел такой куклы, она была сделана так искусно, словно на руках лежал настоящий живой человечек. А потом я разглядел этого человечка получше и увидел, что этот человечек — я.
