- Иди, раскладывай кресло, - направляясь к вечернему душу, шепотом бросает ему Наталья. - Я спать ложусь.
Ну, и черт с тобой - он первым мириться не полезет. Сегодня он достаточно лебезил, а красться в напряженной тьме к собственному брачному ложу он не станет - скорее Наталья попытается проникнуть на его одноместный монашеский одр. Чтобы отогнать от своего изголовья служебные горести, Наталья принимает снотворное, выдавливая таблетку из прозрачной юрточки на блестящей фольге. Прощается ласково - может, уже и забыла, что у супругов принято спать вместе? "Не забудь меня защемить".
Дверь в их комнату из-за наклонного косяка отходит от него внизу на целый палец и от движения воздуха всю ночь терпеливо побрякивает, что может довести нервного человека до исступления. Поэтому на ночь супруги защемляют в двери газету.
На кухне Сабуров вытряхнул запаршивевшие сухофрукты в ведро и раскрыл стариковский журнал. Пахнуло копотью. И Сабуров вновь почувствовал легкое содрогание: еще эта луковица под окном...
Раздалось шлепанье босых ног.
- Папа, а как вы могли жить при Брежневе? Я-то был еще маленький, а как ты жил?
Заплывший Шуркин глаз смотрел с такой пытливостью, что ерничать не хотелось. Да еще перед копченым дыханием чужой смерти.
- Как я жил - принюхался. Повторял себе: ничто здесь меня не касается - пусть они увешиваются золотом и орденами от когтей до хвоста, называют черное белым, возводят административные пирамиды вместо больниц - они для меня случайные попутчики, а настоящий дом мой - это Достоевский, Пушкин, Манэ, Рембрандт. Но... досуг, даже самый утонченный, не может заменить жизнь - на самом деле мое время поглощалось всевозможной дребеденью, мелкими обидами, мелкими утехами самолюбия... Я хотел быть блестящим дилетантом и, к несчастью, стал им.
- А мама?
- Мама очень связана с конкретными людьми. Ее в самом деле волнует, что у того ребенок кашляет, у другого теща, наоборот, не кашляет, третьего понизили зря, четвертого, наоборот, повысили... Таким, как мама, во все времена найдется дело.
Сабуров каким-то очень отеческим жестом, которого сам же застыдился, взъерошил Шурке волосы.
- Я хотел бы, чтобы ты был таким, как она.
- Нет, - надменно отказался Шурка, начиная переступать на холодном линолеуме. - Я хочу быть таким, как ты. Мама тоже очень хорошая, но... слишком восторженная. А ты, - на Шуркиной морде появляется восхищение и гордость, - всех видишь насквозь!
