По мере того как приближались шаги тюремщиков, холод стен становился сильнее. Их было двое. Один шагал тяжело и грузно, будто на собственных плечах неся вину всех осужденных, другой же едва слышно порхал, почти не касаясь пола ступнями. Иногда они останавливались, чтобы зажечь потухшие факелы и прикрикнуть на заключенных. Арлинг насчитал в коридоре еще три камеры, которые находились на значительном расстоянии друг от друга. Можно было только догадываться, какую толщину имели внешние стены.
Запах немытых тел и мясной каши, которой, очевидно, перекусили стражники, стал ближе, а звуки разделились на несколько четких линий. Один из тюремщиков – наверное, толстый, – носил жесткий фартук, который громко шуршал, ударяясь о носки сапог и неровности пола. На родине халруджи палачи всегда носили фартуки.
Тюремщики принесли с собой еще один факел, и Регарди с радостью подался навстречу его теплу. За время жизни в Сикелии он успел отвыкнуть от холода, который был так привычен в забытой Согдарии.
– Слепой здесь? Выходи!
Загремели ключи, протяжно заскрипела открываемая решетка. Арлингу хотелось сказать что-нибудь Калиму на прощание, но, решив не привлекать к нему внимание стражей, промолчал. Ведь ему было все равно, что случилось с мастером-канатоходцем.
Идти пришлось долго. Регарди и не подозревал, что в камне можно высечь такие сложные лабиринты. Тюремщики вели его под руки, он же не сопротивлялся, удивляясь их почти ласковому обращению. Когда долговязый заботливо предупредил его о высокой ступени, Арлинг даже забеспокоился. Как-то не вязалось нынешнее поведение стражей со словами Калима. Может, у них так принято обращаться со смертниками? Впрочем, все его попытки заговорить и выяснить, что случилось с Балидетом, были оставлены без внимания.
Они еще не вышли из здания, но город уже дал о себе знать шумом улиц и шквалом разнообразных запахов, среди которых резко выделялась вонь дубильного двора, расположенного недалеко от тюрьмы. Балидет, казалось, жил обычной жизнью: на улицах кричала детвора, в кронах высоких кипарисов шумел ветер, смаги, погонщики мулов, требовали уступить дорогу и ругались с разносчиками воды.
Где восторженные крики захватчиков и плачи побежденных? Почему не слышно, как громят дома и грабят лавки? Отчего в воздухе не пахнет гарью и кровью, а птицы мирно щебечут в кипарисовой роще, как и десять месяцев назад, когда караван Сейфуллаха только покидал Балидет? Или захватчики все еще там, за стенами крепости?
