Выполнение элементарных инструкций сомнительно… Желудочковая с-ма не смещена, не расширена, базальные системы не деформированы».
Я понятия не имею, что такое «базальные системы», но это прекрасно, что они «не деформированы». Слова «не смещена» и «не расширена» звучали очень позитивно.
Итак, «верифицированный диагноз»:
«Тяжелая сочетанная травма. ЗЧМТ. Диффузное аксональное повреждение головного мозга. Тетрапарез. Эмоционально-личностные и мнеистические нарушения. Перелом левой ключицы. Состояние после остеосинтеза и удаления металлоконструкций. Состояние после трахеостомии».
Многих слов я не знаю, но перелом ключицы действительно был, правда, правой. Мозг у нас один, поэтому тут перепутать что-то было сложно.
«И снова здравствуйте»… Я очнулась после того, как меня с большими сложностями привезли в Москву. После 33 дней в коме я плохо ориентировалась, с трудом пыталась говорить, никого не узнавала. Потом стала узнавать и даже общаться с друзьями и родственниками. Как выяснится после, я этого времени вообще не помню. Только через полтора месяца постреанимационного лечения я смогла осознать себя в больничной палате. Уже потом я даже долго переживала: а вдруг я за это время кому-нибудь сказала свой пароль от почтового ящика?! И потом его поменяла, как только подключила Интернет.
Тогда, и еще в течение нескольких лет после, врачи отказывались делать прогнозы – они действительно не знали возможных итогов. Уже потом в больницах психологи проводили со мной разные тесты, задавали вопросы и просили завязывать бантики (чтобы проверить степень моей «адекватности», видимо), но для этого необходимо было, чтобы я произносила слова и на эти вопросы отвечала. А в самом начале я еще дышала с помощью трахеостомической трубки. Прогнозы в моем случае было делать действительно сложно, но скоро начались мои первые тестирования.
Мой отец ученый, и он сделал тест, который никогда не придумали бы медики. Прислушиваясь к моему еле слышному шепоту и пальцем регулируя шум и свист из отверстия в горле, он задал короткий вопрос: «Как будет «голова» по-английски?» Ответ «head» его успокоил. «А по-французски? По-итальянски? По-немецки?» По словам отца, ем у стало значительно легче, когда «после пары незнакомых слов» он услышал «kopf» на немецком. Тогда он пришел к выводу, что я смогу восстановиться, и теперь нужно только время.
Я не помню этих дней, помню только частые тесты в последующие два года, когда психологи предлагали мне вспомнить таблицу умножения или последовательность нот. И их я помнила тоже.
