Когда я в страхе произнес ее имя, она едва слышно застонала. Я прижался губами к ее лицу; оно было таким же ужасным, как и рука. Встревоженный ее непонятным молчанием и молниеносной, безмолвной переменой, которую я ощутил, прикоснувшись к ней, я зажег свечу.
Она лежала на боку и смотрела на меня бессмысленным, идиотическим взглядом, лишенным всякой жизни и блеска, и это неожиданное, жуткое в своей безнадежности превращение пронзило мне сердце, как острый нож. Я заплакал.
Пока я стенал и рыдал в невыносимой агонии, ее жесткая горячая рука вновь опустилась на мое лицо, будто соболезнуя, пусть и немощно, моему горю; она была не в силах разделить всю скорбь моих страданий, но вне сомнения осознала, словно в тумане, что меня постигло несчастье.
Это проявление безмерной любви исторгло у меня крик радости, и я сжал жену в объятиях; но луч надежды, озаривший сердце, был тотчас жестоко раздавлен — она лежала в моих руках, как безвольный, лишенный чувств манекен, а быстрое биение горячей крови сжигало нежную кожу, превращая ее в гладкий пергамент.
Я бесконечно страдал, разум бился в горячке при виде гибели моей любви, этого таинственного, сводящего с ума недуга; и тогда я с невыразимым ужасом вновь услышал безумную, скачущую музыку. Жена задрожала всем телом, когда до нее донеслись ясные, звенящие ноты. С каждой минутой ее внешность менялась, кожа становилась увядшей и коричневой; глаза, еще недавно светившиеся огнем чистейшей любви, сделались холодными и бесстрастными, бездушный взгляд был устремлен в одну точку. Она утратила всякую волю и погрузилась в чудовищную апатию. Во всем, за исключением тела и лица, она напоминала теперь мумию из гробницы. Мой разум, парализованный ужасом и скорбью, постепенно начал отходить от потрясения. Я молил жену рассказать мне о причине ее болезни, поговорить со мною; я приложил ухо к ее губам, надеясь уловить хотя бы тихий шепот. Но слышал я только музыкальные аккорды, доносившиеся из кабинета. Боясь, что любое промедление может приблизить ее смерть, я вызвал врача; после долгих проволочек, тот не осмелился выписать рецепт. Позвали другого; он никогда не слышал и не читал о таком необычном случае. Он велел дать больной бренди, чтобы разогнать ток крови, становившийся все более медленным, и заявил, что больше ничего посоветовать не в состоянии.
Когда он ушел, я склонился над женой и заметил на ее подушке несколько капелек крови. За левым ухом больной обнаружилась ранка, словно нанесенная острием булавки; из ранки медленно сочилась кровь. Я все еще склонялся над нею, а служанки растирали ей руки и ноги, когда в комнате внезапно зазвучала таинственная музыка. Услышав эти звуки, жена задрожала; женщины бросили свою работу и начали переглядываться в удивлении и тревоге.
