Кто я такой, чтоб не пить | страница 73
И еще чуть-чуть.
И понял.
Я же ей не звонил.
У нее высветился не мой телефон. Она просто ошиблась в наборе. Попала в меня.
И я не догадался. И она не догадалась.
И в этом мире цифр мы потерялись навсегда.
Не кричи «Прощай!»
У нас много дверей.
И когда кто-нибудь после обиды кричит: «Прощай, ты меня больше не увидишь!» – он еще появляется на веранде, видит меня в комнате, кивает, появляется у соседей, говорит: «Здравствуйте», врывается в туалет, говорит: «Ой!», появляется на кухне, его спрашивают: «Вам к кому?», вбегает на веранду, видит меня в комнате, плачет… Тогда я вывожу его на улицу, целую прямо в слезы и говорю: «Не кричи «Прощай!», пока не убедишься».
Смеркалось
А тут товарищ пришел – без кола, без двора, без денег, без семьи и без одежды.
– Ты так ничего и не достиг, – сказал он мне. – Берись за что-нибудь серьезное. Возьмем меня…
Его брать не хотелось… Кого угодно…
– Тогда возьмем тебя…
Взяли меня и выпили… И обсудили мои дела, мои несчастья, моих детей, мою жену, мой дом, просто потому что они были.
Хотели перейти к нему.
Не перешли… Он не представил предмета обсуждения…
Снова приступили к моим делам.
Пошли в кафе, продолжили.
К нам подсели… За нас платили.
Мы обсудили только половину моих дел.
Мешали. Целовали. Вспыхивали.
Спрашивали:
– Кто это?
Я говорил:
– Мой друг.
Я был весь в блестках от животиков.
– Так нельзя, – сказал он, очищая мое лицо от блесток. – Создай хоть что-нибудь серьезное… Ты гибнешь…
Я ему поверил. Он все прошел… Три дня я пил. Поссорился с женой. Тошнило… Сел за стол и написал: «Смеркалось…»
Потом валялся… Потом пил. Потом валокордин… Потом рассол… Потом отраву одной тетки с ведрами, потом был мануалыцик с нехорошими руками, мял тело серое…
От «смеркалось» у меня мутилось, колебалось, и тошнилось, и рвалось… Другого начала так и не придумал…
Смеркалось… Темнело… Розовело… Валялось…
Когда интригами не мыслишь и никого не отравил, не убивал старух от пуза веером из автомата, не давил мужчин бульдозером, не писал сверху на толпу, не занимался сексом в людном месте – пустая жизнь. Ни вспомнить, ни продать.
Конечно, хочется не только выступать, но и руководить, и быть деловым, и строить, и производить, и обучать, лечить.
Но я-то, к сожалению, умею лишь одно.
И, к счастью, это делаю.
Другого нет.
И страдаешь.
И переживаешь.
И тянешься, и учишься, а не умеешь.
И сколько раз я начинал серьезный труд, я выводил: «Смеркалось» – и ждал слов.
Они не приходили.
Или: «Однажды голубым воскресным утром» – и снова ждал.
