Переводчица добросовестно перевела сказанное.
Смущенный собственным невежеством, отец отважился лишь на банальные комплименты и произнес хвалебные слова о непреходящем значении древней культуры, богатстве художественного наследия этой страны и прочие благоглупости.
В свою очередь смущенная этими банальностями, переводчица решила не выставлять гостя в невыгодном свете. Эта образованная японка в самых утонченных выражениях высказала собственное мнение об услышанном, приписав свои слова гостю.
Слушая ее «перевод», старый учитель раскрывал глаза все шире и шире. Как! Этот белый невежественный чужестранец едва ступил на японскую землю, впервые услышал Но и сумел постичь глубинный и тончайший смысл этого высочайшего искусства!
И учитель совершил поступок, невозможный для японца, a fortiori для «живого памятника» культуры – он взял чужестранца за руку и торжественно изрек:
– Досточтимый гость, вы настоящий маг! Вы необыкновенный человек! Вы должны стать моим учеником!
Будучи безупречным дипломатом, мой отец с помощью сопровождавшей его дамы радостно ответил:
– Это мое самое сокровенное желание.
В ту минуту он не представлял себе всех последствий своего жеста вежливости, полагая, что никто не примет его всерьез. Но старый учитель, не откладывая в долгий ящик, тут же назначил ему время первого урока и попросил прийти на следующий день в семь часов утра.
На следующее утро любой здравомыслящий человек попросил бы свою секретаршу отменить по телефону этот нелепый урок. Любой, но не мой родитель. Встав на рассвете, он явился в точно назначенный час. Почтенный профессор воспринял это как должное и принялся обучать его, не проявляя ни малейшего снисхождения: такая широкая душа, как у этого чужестранца, заслуживала высочайшего уважения, то есть самой суровой требовательности.
К концу урока мой бедный отец был еле живым от усталости.
– Очень хорошо, – похвалил его старый учитель. – Приходите завтра в это же время.
– Но… дело в том, что… в восемь тридцать начинается мой рабочий день в консульстве.
– Ничего страшного. Приходите в пять утра.
Усталый и растерянный ученик послушно кивнул. И каждое утро, в этот бесчеловечно ранний час, мой отец, у которого и без того хватало обязанностей, будет ходить к учителю в школу Но. Только в выходные дни он мог позволить себе неслыханную роскошь – начинать урок несколько позже, в семь утра.
Бельгийский ученик чувствовал себя раздавленным этим «живым памятником» японской цивилизации, к которой тот его старался приобщить. Мой отец, до приезда в Японию любивший футбол и велосипед, задавался теперь печальным вопросом: за что ему выпал сей горький жребий – пожертвовать своей жизнью ради столь непонятного искусства, как Но? Оно было ему столь же близко, как суровый янсенизм
