Полководцы гражданской войны | страница 3

Весной 1919 года я служил в инспекции артиллерии Четвертой армии Восточного фронта. Штаб армии стоял тогда (май) в Саратове. Военные обстоятельства складывались тяжело и опасно. В марте внезапно открылось наступление колчаковских войск. Развертываясь все шире и шире, оно приняло через месяц грозный характер. Могло казаться, что выход противника на Волгу — дело почти неизбежное. А последствия должны были отозваться по всей Советской стране. Под ударом был и Саратов со штабом Четвертой армии. К маю город очутился в мешке: Волга была перерезана с севера и с юга, железнодорожная связь с Москвой — тоже; между Саратовом и Уральском хозяйничали белоказаки. Штаб Четвертой армии надо было вырвать из этого мешка.

Для переброски годилось лишь одно направление — за Волгу, в степь, на Иргиз, в Пугачевск (б. Николаевск). Штаб погрузился ночью в эшелоны и благополучно дотащился через трое суток до Пугачевска. Мы, армейские штабисты, кое-что понимали в делах. И потому наши соображения шли несколько дальше первоначальной утешительной мысли: спасли штаб! Да, штаб спасли. Но передвижка его из Саратова в Пугачевск как-то связывалась еще с огромной и сложной операцией по общей перегруппировке войск Южной группы Восточного фронта; группой этой командовал тогда М. В. Фрунзе. К организации задуманного им генерального контрнаступления на Колчака было уже давно приступлено. С начала апреля штаб Четвертой армии занимался разработкой этого плана. И теперь контрнаступление шло полным ходом на гигантском протяжении.

В Пугачевске я поселился в маленьком чистеньком белом домике некоего старообрядца (все коренное население города состояло из раскольников совершенно в духе Мельникова-Печерского) и разместился в этом домике просторно и не без удобств. Впрочем, об удобствах мало кто тогда помышлял, и я тоже. Ранними утрами, когда небо еще полно розового блеска, а птицы запевают удивительно чистыми и свежими голосами, выбегал я, что ни день, на Иргиз. Окунувшись с головой в холодную прозрачную воду, выскакивал на берег. Хрустальная россыпь ослепительно сверкавших под солнцем мелких-мелких пузырьков покрывала тело. Натянув сапоги и застегивая на ходу гимнастерку, опрометью мчался в штаб. А уж там кипяток непрерывной спешки и судороги отчаянных усилий — работа. На обед — горох да вода. Ночью — заплетающиеся от устали ноги и, наконец, манящее ложе твердой, как кирпич, походной койки.