Офицеры начали смеяться. По их разговору я поняла, что они говорили что- то о «чокнутых» и «желтых домах». Они думали, что я сумасшедшая.
Я молчала, а они цеплялись ко мне со своими вопросами. Ничего не отвечая, я напевала лицу, которое светилось на спинке сидения. Ничто другое меня не интересовало — только это счастливое душевное лицо, и тот факт, что где-то в мире есть человек, который молится за меня. А это было самое важное.
Вдруг мы подъехали к больнице. Я не помню, как мы попали туда. Выбравшись из машины, я натолкнулась на офицеров, которые окружили меня. Они сказали, что проводят меня в палату. Я поблагодарила их, но сказала, что они больше не нужны. Они ответили, что все же хотят это сделать, если я не очень возражаю. Это было очень мило с их стороны.
Когда мы добрались до палаты, офицеры развернулись, чтобы уйти. Они понимали, что сделали все, что могли и что им уже пора. Они знали, что где- то здесь запрятана игла. И не ошибались.
На этот раз я схитрила. Я позволила им окружить себя, как стая хищников окружает свою добычу. Я спокойно прошла с ними в свою комнату, сама закатила рукав и подчинилась игле.
Письмо
Через несколько дней меня зашел навестить Бобби. Я была слишком утомлена, слишком больна и разбита, чтобы встать из кровати. Он хотел прогуляться по лабиринту, но об этом не могло быть и речи. Он предложил сигарету, и мы молча курили. Потом, с особым блеском в глазах он сказал мне, что я нарушила порядок, покинув палату; это может вызвать серьезные неприятности. Они хотели бы видеть меня сейчас. Бобби смеялся, рассказывая, какую панику вызвал этот эпизод среди персонала. Он находил в этом странное удовлетворение. Но Бобби тоже казался выбитым из колеи. Он быстро говорил. Было тяжело следить за его мыслью. Он взъерошивал волосы, потирал руки, трогал уголки рта. Я попросила Бобби замедлить темп. Он сказал, что моя неспособность понять его вызвана моим лечением. Я не согласилась, ответив, что это он говорит слишком быстро и громко. Бобби ненормально жестикулировал руками, с каждой минутой все больше возбуждался.
Он сидел на краю кровати, вдруг взял и бросил зажженную сигарету мне в лицо. Окурок упал на постель рядом со мной. Я не обожглась, и только маленькая коричневая дырочка на простыне свидетельствовала о том, что произошло. Но он мог таким образом устроить пожар. Я была оскорблена.
За этим эгоистическим чувством я не сразу поняла, что у Бобби что-то нехорошо. Он приходил в больницу не для того, чтобы ободрять нас. Он был здесь не в роли искреннего друга. Бобби был здесь потому, что так было нужно. Он был болен. И я должна была понять, что не только я могу быть обижена.
