Никто, естественно, не мог объяснить, как гигантам удалось проникнуть сквозь силовое заграждение на Семьдесят второй улице, но на Семьдесят девятой установили новый барьер, и этого вроде бы оказалось достаточно, чтобы сдерживать их. Бедняга Тим двенадцать часов в день патрулировал оккупированную зону по периметру. Я стал больше времени проводить с Марантой, не ограничиваясь обычными ланчами. Элейн что-то заметила. Но я не заметил, что она заметила.
Однажды в воскресенье на рассвете один из гигантов возник у музея Метрополитен и заглянул в окно египетского внутреннего дворика. Поначалу власти решили, что в силовом ограждении на Семьдесят девятой улице тоже возникла щель, как когда-то на Семьдесят второй. Потом пришло сообщение о другом пришельце около Риверсайд-драйв и о третьем — у Линкольн-центра. Стало ясно, что силовые заграждения их не удерживают. Прежде они просто не давали себе труда выходить за них.
Считается, что контакт с силовым заграждением чрезвычайно неприятен для любого организма с нервной системой сложнее, чем у кальмара. Все нейроны вопят от боли. Вы непроизвольно отрыгиваете назад, повинуясь неодолимому рефлексу. С того дня, названного нами Безумным Воскресеньем, гиганты-пришельцы начали пересекать силовые поля, будто их и вовсе не было. В инопланетянах главное то, что они инопланетяне. Они не обязаны следовать нашим ожиданиям.
В те выходные настала очередь Бобби Кристи получить всю квартиру целиком в свое распоряжение. В такие дни мы с Элейн предпочитали вставать пораньше и проводить день вне дома, поскольку это слегка угнетало — торчать в квартире, сплошь заставленной мебелью из трех комнат. Мы шли по Парк-авеню в направлении Сорок второй, когда Элейн внезапно спросила:
— Слышишь что-то странное?
— Странное?
— Словно какие-то беспорядки.
— Сейчас девять часов воскресного утра. Никто не станет учинять беспорядки в девять часов воскресного утра.
— Нет, ты прислушайся.
Характерные звуки большой взволнованной толпы узнавались безошибочно теми из нас, кто рос и воспитывался в последние годы двадцатого столетия. С раннего детства наши уши впитывали музыку беспорядков, сборищ, демонстраций и прочего в том же духе. Мы знали, что это означает — когда отдельные выкрики гнева, негодования или тревоги сливаются в симфонию, в общий пульсирующий рев, похожий на рокот прибоя. Именно это я и услышал сейчас. Никакого сомнения.
— Это не беспорядки, — сказал я. — Это большая толпа. Тут есть тонкая разница.
