А потом Лёнька попал в тюрьму за кражу. И отец сказал Шурке:
– Он вор, а ты – советский пионер. Учись, занимайся спортом, дружи с хорошими ребятами. Он тебе не пример.
Время шло, и Шура почти забыл о своём дяде. Но главное – верно стал оценивать ту дешёвую блатную браваду. Сам повзрослел, да и весь образ жизни – семьи и всего вокруг, – утверждал иные ценности. А о Лёньке если и вспоминали, то в связи с тем, что «снова сидит». Сам Шура всего хотел добиться честным трудом – и в заводской профессии, и в спорте. Вот только почему-то просыпалось в груди необъяснимое волнение, когда случайно слышал «В Кейптаунском порту, с какао на борту, «Жанетта» поправляла такелаж». Это была та же самая песня, которую пел Лёнька – немного с другими словами, но та самая…
Весной, в начале мая, он играл с заводской молодёжной командой товарищеский матч с футболистами «Серпа и молота». Играли на стадионе ХТЗ, на трибунах было много людей. Мяч вылетел в аут, Шурка побежал вбросить. И услышал из первых рядом весёлый окрик:
– Давай, малец, влупи!
Он вздрогнул, узнав и голос, и обращение «малец». Точно: со второго ряда ему махал рукой Лёнька. Когда команда уходила на перерыв, тот уже стоял у бордюра, кивнул:
– Давай, племяш, после матча заруливай в пивнушку у входа, буду ждать.
Шура эту пивнушку не раз видел, но зашёл впервые. Все столики там были заняты болельщиками – произносились фамилии футболистов, спорили об игровых ситуациях. Тут же хавбека Величко узнали, двое подошли к нему с кружками и объятиями. Но Лёнька строго поднял ладонь:
– Никакого спиртного! Игрок отправляется на массаж, медицинское обследование и отдых.
– Слово тренера – закон, – подыграл ему Шурка, разведя руками.
Он видел, что Лёня уже принял хорошую дозу «запрещённого спиртного» и не в меру весел и задирист. Потому с облегчением вышел вслед за ним из пивной.
– А теперь поедем туда, где всё можно, – хохотнул дядя. – Ну ты и вырос, парняга, просто атлет!
Шура смотрел на Лёньку, испытывая смешанные чувства. Пробудилась детская привязанность, о которой он совсем забыл, и даже вроде восхищение бесшабашностью друга детства. К настороженности – всё-таки уголовник! – примешивалось любопытство: надо же, уголовник… А ещё была жалость: рядом с собой он видел болезненно-худого, дёрганного человека, ещё молодого, но уже с постаревшим лицом, да ещё губа рассечена шрамом. И всё-таки это был его дядя Лёня, не мог он ему дать отворот при первой встрече. Да и не хотел.
