достаточно легко допустить воздействие препарата на некоторые психические процессы, известные в психотерапии. ДМТ может усиливать, ослаблять или как-то еще влиять на проецирование, внушаемость, перенос, подавление, отрицание и т. п. ДМТ также может изменять воображение, творческие способности и символику конфликтов, позволяя индивидууму более гибко подходить к болезненным для него чувствам и воспоминаниям.
Что касается трансперсональных опытов, то тут может быть целый ряд толкований. Не так давно появилась новое научное направление — нейротеология, в её рамках постулируется, что такие состояния обусловлены деятельностью определенных центров мозга. Несмотря на то что в результате этих исследований было найдено анатомическое местоположение таких изменений, определить их возможные причины так и не удалось. Участие в экспериментах ДМТ могло бы добавить важный элемент в это уравнение.
Психологические аналоги этих изменений мозга, в частности те, которые используются в рамках клинической психологии, еще не достаточно четко сформулированы. Наиболее удачные попытки включения этих опытов в структуру научного аппарата психологии были сделаны в области когнитивной психологии, которая многое заимствовала у теории вычислительных систем, и в трансперсональной психологии, многое перенявшей у религиоведения. И хотя опыты, связанные с потусторонними, невидимыми мирами, на микро- и макроуровнях — особенно те, в которых имел место контакт с существами, — заставляют нас ступить на тонкий лед, все же следует приложить усилия, чтобы все-таки понять эти явления.
Моя первая реакция на подобные сообщения о ДМТ от девятнадцати информантов и на последующие рассказы добровольцев была следующей: «Так ведет себя ваш мозг под воздействием ДМТ». Другими словами, я допускал, что мы имели дело только с изменениями в химии мозга. Однако довольно трудно представить, чтобы какой-то химический препарат оказывал воздействие на такое большое количество психологических функций в течение такого длительного периода — особенно потому, что он вызывает, по-видимому, непрерывный синтез такого сложного и неизвестного нам содержания. Первоначальная моя гипотеза оказалась неадекватной — так подсказывала интуиция добровольцев и моя собственная научная интуиция, подкрепленная научным мировоззрением.
С точки зрения психологии не представляется возможным убедительно интерпретировать такой опыт, хотя приверженцы анализа символов, образов, чувств и мыслей по Фрейду и Юнгу наверняка предложат приемлемое и последовательное толкование. Тем не менее, добровольцы (и, в конце концов, я сам) не стали настаивать на символической, воображаемой основе опытов. Участники исследований могли ясно и определенно указать на различия между опытами с ДМТ и своими снами. Более того, было чрезвычайно сложно, если вообще возможно, сделать так, чтобы эта — в психологическом и психотерапевтическом смыслах опытная — группа добровольцев поверила, что такие сеансы могли быть обусловлены бессознательными психическими процессами.
