В последний день перед отъездом я прошлась по всем комнатам, прощаясь с ними, особенно долго задержалась в библиотеке, гладя теплые знакомые корешки тяжелых книг. Мне нравились ее тишина и уединенность. Из комнаты же, где прожила больше десяти лет, я не взяла ничего.
В тот же день, повинуясь внутреннем наитию, я отрезала косу, которую растила все годы, проведенные в Барии. Она казалась мне частью прошлого. Теперь волосы едва доставали до плеч. Стричь их еще короче было просто неприлично. Смотрясь теперь в зеркало, я почти не узнавал себя. Та, которая больше всего в жизни ценила предсказуемость, обыденность и покой, которая много лет плыла по течению из равнодушия и нежелания менять что бы то ни было в этой жизни, канула в небытие. Отныне ее место заняла другая. И эта другая мне нравилась несравненно больше, хотя порой я с трудом понимала ее.
Я покидала этот дом без боли в сердце. И все же, хотя мы расставались без обоюдной любви, в течение долгих лет здесь был мой островок безопасности и спокойствия, и я чувствовала себя обязанной высказать признательность и уважение. Только два предмета я упаковала с особенной тщательностью: маленькое выщербленное зеркальце и облупившуюся деревянную игрушку — единственные вещи, оставшиеся от родителей, которые я привезла с собой еще из Аризены.
В столицу мы уезжали втроем: Мел, дядя и я. Карета и кучер были наемные. Прощание вышло слезным и очень драматичным. Мне кажется, даже родовой особняк баронов Гронгов неодобрительно посверкивал стеклами, хмуро глядя на нас из-под крыши.
В конце тетушка настолько расчувствовалась, что даже меня обняла. А я все также не выдавила из себя ни слезинки. Одежда Мел была настолько полита слезами, что ее можно было выжимать. Мне кажется, что когда карета тронулась с места, и дом скрылся за поворотом, все путешественники я вздохнула с облегчением.
За окнами потянулись унылые однообразные пейзажи, наполовину скрытые холодными осенними дождями. Мы мало разговаривали между собой, погруженные в свои собственные размышления. Я думала о том, что дядя был в чем-то прав, называя меня бессердечной. В странной смеси чувств, наполняющих мою душу, было манящее ожидание дороги, любопытство и чуть-чуть гордости за самостоятельно принятое решение. Ни сожалению, ни грусти, места не осталось.
Мелинда большую часть времени дремала или смотрела в окно. О чем думал барон, мне неизвестно.
На ночь мы останавливались на постоялых дворах, пару раз снимали комнату в доме. Но в целом недельное путешествие слилось в серую дождливую ленту.
