смотрелся все же не как довесок к двум другим фигурам, он был такой же король, как и они, пусть даже благодаря тому нечеловеческому напряжению, с которым он удерживал в равновесии свою слишком большую голову над ракоподобным телом, распухшим в бедрах и тощим в груди. Гордо вылуплялся он из губчатого камня или еще какого-то материала, который счистил в него ваятель. Между его сосками, наростами, нашлепками на груди были высечены какие-то надписи, которые невозможно было прочесть в жухлом свете. Или мотивы римского лыжного свитера? Сейчас я припоминаю, что у ближайшей фигуры, роденоподобной бронзовой скульптуры, на выпуклостях груди лежала цепь с подвешенной на ней коробочкой от сапожного крема.
Неустойчивый король с головой, похожей на тыкву, внушал уважение и без надписей.
Обе скульптуры — первую и третью — отличало одинаковое выражение бессилия и яростного сопротивления. Сопротивление было не лишено изящества, будто ваятель угадал в человеке гибкую грацию куницы — зверька с мягкими лапами и острыми зубами, — почти элегантно грызшейся с почти бескровной страстью за свое единство и целостность.
И тут мы побежали, мальчик и я. Как будто застопорившийся шарнир сдерживал изображение между слепым местом и зрительным нервом, и только после нашего задыхающегося бега от деревьев к желтому свечению террасы, вдоль боковой стены дома — Алмаутского дома, до которого я наконец добрался с помощью моего паладина Верзеле, — это изображение вырвалось на свободу, и я увидел вдруг все сваи пирса с торсами и скульптурами, водруженными на них, наподобие галереи античных цезарей, вдоль которых костыляли мы, клоуны, Пат и Паташон. В мерцающем свете, отталкивающемся от дома, перед нами разливалось новое поле (то же самое, и вместе с тем разительно изменившееся, полинявшее, раскинувшееся вширь с нашей новой позиции), оно все было испещрено межевыми знаками. Все скульптуры носили подчиненный характер и группировались вокруг гигантской статуи, установленной перед лестницей, ведущей к дому, на серединной линии, рассекавшей овальный газон, и в сегменте, где она находилась, живая изгородь боярышника обрывалась прямо у подножия статуи, так что она была видна с террасы в полный рост. Это была копия греческой статуи, пропорции которой были нарушены и весьма приблизительно соответствовали оригиналу: ноги были короче, плечи — уже, голова слишком мала, а подбородок — слишком велик, брови стекались на переносице. И фиговый листок был чересчур велик, темное пятно изъеденного ржавчиной железа, похоже, его без особого труда можно было отодрать. Деформированный грек вдохновенно вздымал над головой факел; у его ног с длинными спортивными пальцами (футболиста?) свернулся дог, мертвящая улыбка растягивала его брыли. Меня бы не удивило, если бы собака подняла вверх два пальца в виде буквы V
