.
— Ни разу не слышал, — добавил он, — чтобы кто-нибудь приходил на Бал Белого Кролика раньше десяти. Это ж надо такое придумать!
Учитель миновал еще трех кельнеров в таких же остроконечных головных уборах, которые увлеченно обсуждали шансы Алмейды на Большой приз в предстоящих скачках, прогулялся по Тронному залу, затем по Залу Испанского двора. Видно было, что от бала многого ждали, повсюду сновали рабочие, кельнеры, официантки. В Зале отречений включили свет, и монтеры, раздраженно переругиваясь, готовили место для установки телекамер. Учитель, оробев, повернул в другую сторону. В читальном зале он наконец опустился на темно-зеленый диванчик, обтянутый искусственной кожей, отчего брюки прилипли к ногам, развернул «Новости побережья» и погрузился в сон. Проснулся он, когда маленькая девочка в тирольской юбочке, усевшаяся рядом с ним, с хрустом надкусила яблоко.
Прочь отсюда. На улицу. Запах моря чувствовался здесь сильнее, чем где-либо. Дансинги почти опустели. В каждом доме на каждой улице надевали сейчас праздничные наряды.
— Слишком поздно, — сказал вслух учитель и подумал: «Вот я уже и вслух разговариваю». — Человек, — продолжал он, — способен изменить одежду, прическу, лицо. Да будет бал, жребий брошен. Собрание почитателей искусства уже началось, поезд ушел, больше никто не ищет того, кто должен сопровождать докладчика. И все же…
Прочь. Идем дальше.
— Дамы и господа, — тень учителя скользила вдоль фасадов Старого города, — прежде чем уважаемый докладчик приступит к своему докладу, позвольте мне остановиться на некоторых аспектах его морального облика, ибо его облик необычайно морален. Он не только жаден, похотлив, капризен, нечестен и труслив, но к тому же, тем не менее, следовательно, вопреки, само собой разумеется, я бы рискнул даже сказать…
На его голос откликнулась какая-то дама. В мехах. В такое время. Она утверждала, что у нее сбежала собачка — желтенькая сучка, цвета замши, точнее, светло-табачного, — на ней был ошейник с колокольчиками.
— Мне очень жаль, — сказал учитель.
На два голоса с дамой они стали звать Мицуко. Мицуко не появлялась, и учитель плюнул на это дело, уселся на каменную скамью в парке подле двух рыбаков и очкастого маньяка, который тюкал по коленям свернутым в трубочку планом города. Огни маяка выхватывали из тьмы последних туристов и первых гостей бала, танго заполняло своими звуками погружающийся в ночь парк. Мимо проехали восемь травянисто-зеленых грузовичков, не без изящества завернули за угол, и из первого грузовичка послышался вкрадчивый девичий голос, чересчур громкий и вместе с тем льющийся прямо в ухо: «Кто к Белому Кролику едет на бал, тот выпьет „Синт Йориса“ добрый бокал, спеши же, прохожий, испить поскорей вино — поцелуй жарких южных ночей».
