Жюли с нежностью вспомнила красный прямоугольный флакон, который прочно обосновался в ее сумочке, и едва сдержала смешок.
– Спасибо, Женевьев!
Тетка вернулась в спальню и села на краешек своей кровати, поглядывая на Жюли. Та переодевалась. Поначалу она пыталась делать это за ширмой, но Женевьев не считалась со скромностью своей квартирантки, и могла заглянуть к ней в любой момент, когда Жюли снимала платье, натягивала чулки или в неглиже листала журнал. Поняв, что бороться с этим невозможно, Жюли теперь безо всякого смущения ходила по спальне в одной комбинации, заставляя себя привыкать к оценивающим взглядам Женевьев. В конце концов, она актриса и каждый день стоит на сцене, а некоторые ее костюмы едва ли более целомудренны, чем белье.
– Может, займешься чем-нибудь другим? – спросила Женевьев, пока племянница стягивала чулки. – Девица ты красивая, вышла бы замуж, жила приличной жизнью.
– Я живу приличной жизнью, тетя. Я работаю.
«В отличие от тебя», – хотела она добавить, но прикусила язык. Женевьев даже во время войны ничем не помогала армии и не трудилась в тылу. Впрочем, Франция прекрасно обошлась и без нее.
– В театре? Что это за профессия такая, актриска. Конечно, ты пока молодая, глупая, хочешь небось второй Сарой Бернар стать… – Жюли раздраженно скинула чулки на пол и принялась воевать с крючками на комбинации. – А потом поздно будет. Думаешь, ты всегда красивой останешься? Лет через десять растолстеешь, морщины пойдут, сиськи отвиснут, и кому ты понадобишься?
– Тетя!
– А что тетя? Я неправильно говорю? Останешься без заработка, без мужа и детей – кому такая в жены-то сдастся?
– Женевьев, ты так говоришь, будто я в кабаре танцую или на площади Пигаль работаю, – огрызнулась девушка.
– А то есть разница! – Тетя махнула рукой и продолжила: – Раз уж ты в Париж приехала, пошла бы хоть на машинистку выучилась. Или телефонистку – хорошая же работа и для порядочной девушки подходит. Не придется полуголой по сцене бегать и ножками дрыгать.
– Женевьев, я уже все решила…
– Ну ты-то самая умная, конечно, – заворчала тетка. – А я за тебя каждый день переживаю: а вернется ли она сегодня? А не случится ли с ней что-нибудь? Сердце у меня за тебя болит, а ты не понимаешь.
– Тетя, не волнуйся, со мной все будет в порядке, – дежурно ответила Жюли. Она уже влезла в ночную рубашку – длинную, почти до самого пола, тяжелую и теплую, – и забралась с ногами на кровать, которая скрипела от каждого движения. Теперь она не видела теткиного лица, но, к несчастью, слышала каждое ее слово.
