– Более тонкое и нежное, чем пыльца, – ответствовал вол. – Это словно бы свет, золотистые испарения, которые выделяет маленькое тело.
– Именно так, но ты сказал это, чтобы убедить меня, будто видел свечение и раньше.
– А разве я не видел?
Вол увлек осла в угол хлева, где принялся в свое удовольствие – и с величайшим благоговением – пережевывать тонкую веточку, коей раньше была перевязана охапка соломы – той самой соломы, что вполне могла напоминать лучи, исходящие из божественного тельца. У нас здесь самая первая часовня, размышлял вол. Вот, например, солома – вол помогал втаскивать сюда вязанки. Нечего и думать, чтобы тронуть хотя бы одну соломинку из яслей, – при мысли, что солома может стать просто кормом, вол испытывал суеверный ужас.
До наступления ночи вол и осел решили пощипать травки. Хотя камням обычно требуется много времени, чтобы понять что-либо, в полях было уже немало камней, которые всё знали. Животные даже встретили один камешек, который легким изменением цвета и формы намекнул им, что он тоже в курсе.
Иные полевые цветы тоже знали новость, и их следовало пощадить. Очень трудное дело – пастись на природе и не совершить святотатства. Есть – и не совершить святотатства. А волу стало казаться, что есть – занятие бессмысленное. Его насыщало счастье.
Прежде чем напиться, он спросил себя: «А эта вода тоже знает?»
Мучимый сомнением, вол предпочел не пить здесь вовсе и отправился дальше – туда, где грязная, тинистая вода всем своим видом показывала, что пребывала еще в полном неведении.
А порой ничто не указывало на осведомленность воды, пока, делая глоток, вол не ощущал какую-то особенную мягкость в горле.
«Слишком поздно, – спохватывался тогда вол. – Мне не следовало пить эту воду».
Он едва осмеливался дышать – сам воздух казался ему исполненным святости и прекрасно знающим обо всем. Вол боялся вдохнуть ангела.
Волу стало стыдно, что он не всегда вел себя так, как следовало бы.
«Ну конечно, надо стать лучше, чем раньше, вот и все. Просто уделять больше внимания всему. Например, смотреть, куда ставишь копыта».
А осел чувствовал себя прекрасно.
В хлев заглянуло солнце, и животные заспорили, кому из них выпадет честь дать ребенку тень.
«Немного солнца, может быть, не принесет вреда, – подумал вол, – но осел опять начнет говорить, что я ничего не понимаю».
Младенец продолжал спать и время от времени, как бы размышляя о чем-то во сне, хмурил брови.
Однажды, когда Дева стояла на пороге и отвечала на тысячи вопросов, что задавали будущие христиане, осел осторожно перевернул ребенка на другой бок.
