Дева не колебалась.
– Вы можете позволить войти всем, – сказала она. – Мой ребенок в такой же безопасности в яслях, как в высоте небесной.
– Но впускать только по одному! – добавил Иосиф приказным тоном. – Я не хочу, чтобы два зверя сталкивались в дверях, так мы свое жилище потом вовсе не узнаем.
Сначала пошли ядовитые животные – каждый входил с таким чувством, словно исправлена несправедливость. Надо было видеть, с каким тактом держались змеи, – стараясь не смотреть на Деву, они огибали ее на большом расстоянии, насколько позволяло помещение. И удалялись с таким же достоинством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.
Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не понять, здесь они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведен атомам, чтобы дать им возможность представиться и покружить над яслями. Наконец отпущенное им время истекло, и, хотя Иосиф ощущал по легкому покалыванию кожи, что прошли еще не все гости, он приказал животным продолжить шествие.
Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить в хлеву, как волу и ослу. Хозяева вместо ответа ласково погладили их, и собаки удалились, исполненные признательности.
И все-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва, вол и осел забеспокоились. Запах становился все ощутимее и привлек общее внимание, потому что заглушил ладан, мирру и другие ароматы, которые оставили в хлеву щедрые волхвы.
Вол понимал благородные причины доверия, которое проявляли Дева и Иосиф. Но оставлять младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно дыхание которого могло погасить свет…
Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до предела, ибо они хорошо понимали, что передо львом окажутся просто парализованными. Они и помыслить не могли наброситься на льва – ведь это все равно что сразиться с громом или молнией. К тому же вол, ослабленный многодневным постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.
Вошел лев. Гриву его если кто и расчесывал, то лишь ветер пустыни, а меланхолические глаза говорили: «Да, я лев, ничего не поделаешь, я всего лишь царь зверей».
Видно было, что заботило его больше всего: занять как можно меньше места в хлеву, что само по себе было нелегким делом, и дышать при этом так, чтобы никому не причинить вреда, постараться убрать когти и забыть про челюсти, приводимые в движение могучими мышцами. Он продвинулся дальше, прикрыв глаза и спрятав свои великолепные клыки, как прячут постыдную болезнь. Лев шел с величайшей скромностью – сразу было видно, что он принадлежит к тому племени львов, которые впоследствии, много позже, откажутся сожрать святого Бландина. Дева исполнилась жалости и подбодрила льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для младенца. Лев смотрел прямо перед собой, его отчаяние возрастало с каждой минутой, он словно хотел сказать: «Ну зачем, зачем я вырос таким большим и сильным? Вы же прекрасно знаете, что я никогда не ел просто так – меня толкали на это голод да вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, все очень непросто. Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава – не для нас. Из этого ничего не вышло».
