— Раньше надо было думать! Несите бритву!
Не оказалось у них бритвы.
— Несите тогда ножницы!
Тут уж старики вмешались:
—Тройную цену тебе за бочку заплатим, только отступись!
— Хоть впятеро дороже дадите, не отступлюсь! Двое-трое за ножи схватились:
— Назад! — кричу. Бабы заголосили, дети забегали, а я за топор схватился:
— В куски всех разнесу!
Сейчас рассказывать и то страшно, а тогда бедовый я был, все мне было трын-трава. Да ведь коли по правде-то рассудить, с меня семь потов сошло, пока я эту бочку мастерил, а они, бесстыжие рожи, не хотят ее брать да еще над моим же старанием да умением насмехаются!
— Садись! — говорю мулле. — Хоть топором, а срежу тебе бороду!
Снял я с ишака седло, усадил муллу, жена Кара Сулю ножницы принесла, и начал я ему бороду выстригать. Волосок за волоском! Пот с него ручьями течет, а я себе знай стригу. И пока я этим занимался, бочка внизу все гремела да гремела: «Ба-ам, бу-ум, бу-ум, ба-ам!» Люди на крыши, на ограды забрались— глядят. А старики глаз от земли не смеют поднять, один Кара Сулю мне на руки смотрит.
— Довольно, мастер! — говорит.
А как увидел, что я и последний волосок срезал, лицом в ладони уткнулся и запричитал:
— Нет у нас больше муллы! Нету! Сел я на ишака и крикнул:
— Прощайте, почтенные! Не забывайте про мастера Лию и про то, как вы над ним посмеялись!
Никто мне ни «прощай», ни «до свидания» в ответ не сказал. Отвел я душу и уехал с великой радостью, что не посрамил своего звания. О деньгах вспомнил, только когда к селу подъезжать стал. Отец мой был старый, и одышка его мучила, закашляется, так чуть не падает, а все же боялся я его. Почему? Отчего? Сказать не могу. Только стоило ему взглянуть на меня, как становился я смирней барашка.
Но делать нечего, приехал я домой. Чуть ворота заскрипели, отец вышел мне навстречу. «Здравствуй» не сказал, спрашивает:
— Продал бочку?
— Нет!
— Почему?
Рассказал я ему все как есть, по порядку. Ничего не утаил.
— Ложись на землю! — приказал мне отец. — Трандафила (так мою мать звали)! Принеси-ка, — говорит, — палку, которой ты коноплю треплешь!
Принесла мать палку, заперли ворота, и начал отец меня колотить по мягкому месту. Раз пять-шесть хватил, задохнулся, отдал матери палку, а сам считать стал. Сосчитал до десяти и говорит:
— Вставай, умник, дай я тебя обниму! За дурь ты свою получил, а за то, что бороду у муллы срезал, хвалю. — И поцеловал меня. — Вижу, что стал ты настоящий мужчина. Этой осенью, — говорит, — женим тебя.
