Расстроился почему-то наш батюшка и на свадьбе гулял без всякого удовольствия. Барабаны бьют, гай-да наяривает, а ему никакой радости. Ворочаемся мы со свадьбы, а Быкларов батюшку дожидается — жалованье свое получить.
— Батюшка, — говорю, — никакого ему жалованья! Его жалованье арестованное!
Маню говорит:
— Подавай сюда деньги, батюшка! Подавай деньги или я не знаю что сделаю!
А я говорю:
— Никаких денег! Я-то знаю что сделаю! Оказался батюшка меж двух огней, но мой огонь ему показался опаснее.
— Нету у нас сейчас в церкви никаких денег, Маню, и потому не могу я тебе жалованье заплатить.
А Маню говорит:
— Как это нету? А аренда за луга? А свечные деньги?
— Это по другим статьям! — объясняет батюшка.
— Что ты с ним цацкаешься? — говорю я батюшке. — Зачем прямо не скажешь, что жалованье его арестованное?
Взъярился тут Быкларов и говорит попу:
— Пропади, — говорит, — пропадом мое жалованье, но и тебе, батюшка, солоно придется, имей в виду! — И пошел прочь.
Оробел батюшка, бросился вдогонку, и стали они толковать о чем-то за оградой. Хотел я послушать о чем, но на ухо туговат стал, так ничегошеньки и не разобрал. Воротился батюшка, в лице даже переменился: было у него красное лицо, стало белое.
— Чем он, — спрашиваю, — тебя напугал?
— Написал, — говорит, — жалобу благочинному.
— Подумаешь, велика беда! Пускай пишет, мы тоже напишем и посмотрим еще, чья возьмет!
Оглянулся батюшка по сторонам. В одну сторону посмотрел, в другую и спрашивает меня:
— С коих пор ты у нас в храме причетником? Нету разве у тебя желания повышение получить, старостой церковным стать?
Сколько времени о новом старосте речь шла, он слова не обронил, а тут вдруг: «Нету желания старостой стать?»
— Подумать, — говорю, — батюшка, надо.
— Подумай, — говорит, — и да просветит тебя мать пресвятая богородица, чтобы не подкапывался ты под святую нашу церковь!
И теперь вот сидим мы с моей старухой и думаем-гадаем, как лучше: раскапывать дальше или в старосты пойти?
Был он, что называется, молодец-удалец! Только вот разбойник… Много раз доводилось мне видеть его, приходил он ко мне на овечье зимовье за хлебом, и всякий раз я диву давался — откуда в нем эта сноровистость? Подкрадется к тебе, чуть, как говорят, на голову не наступит, а ты не слыхал, и собаки твои не учуяли! Делисивко — тот четырех псов во дворе держал, а он прошел двором, со двора к Делисивке в горницу заявился, раскаленный треножник ему на голову поставил и преспокойно ушел — ни один пес даже не тявкнул. Делисивко их потом посадил всех на цепь и пристрелил из двустволки за то, что тревоги не подняли.
